Поход на Бар-Хото

Дым несло в другую сторону, здесь было пустынно и голо. Два потрепанных временем и песчаными бурями каменных тигра лежали на таких же изъеденных эрозией пьедесталах справа и слева от ворот. Чтобы они казались пострашнее, им нарисовали громадные по сравнению с величиной морды глаза с крошечными зрачками, какие на китайских картинках имеют демоны или герои в пароксизме гнева, а разверстые пасти выкрасили изнутри в цвет крови, словно они только что кого-то съели.

По сторонам от них на стене были намалеваны две пузатые, калибром с арбуз, пушки времен восстания тайпинов. В момент опасности, под воздействием заклинаний, им полагалось обратиться в настоящие и обрушить на нас ядра или картечь, – но подновить эти полустертые изображения никто не удосужился. Вера в их магическую силу умерла вместе с Поднебесной империей.

За стеной поднималась кровля какого-то храма, сверкала под солнцем облитая глазурью черепица, но ни в тот день, ни в последующие оттуда ни разу не донесся звук гонга. Позже я узнал, что высшие чины гражданской администрации Бар-Хото – члены партии «Гоминдан», убежденные атеисты. В Пекине и крупных городах их погнали со всех постов, но кое-где на окраинах бывшей империи они пока еще держались. Не в пример нам, с нашими штатными нострадамусами и чудотворной кожей мангыса, эти люди полагались исключительно на собственные силы.

Первые дни ушли на обустройство лагеря. К штурму начали готовиться, когда прибыли отставшие при переправе орудия и обоз. Вскрыли один зарядный ящик – и меня прошиб холодный пот: нетрудно было предугадать, что в остальных будет то же самое.

Так и оказалось: во всех ящиках лежали снаряды от «аргентинок», легких гаубиц, по случаю закупленных Пекином где-то в Южной Америке и в комплекте с боезапасом взятых нами как трофеи в боях на Калганском тракте. В суматохе перед выступлением из Урги погрузили не те снаряды: к имевшимся у нас горным пушечкам они не подходили. Теперь от нашей артиллерии было не больше проку, чем от нарисованной.

Я бросился к Багмуту. Тот с невозмутимым видом выслушал мои инвективы и заявил, что он тут ни при чем: ящики не маркированы, виноваты интенданты и чиновники из Военного министерства.

– А ты что? Почему не проверил? – кричал я. – Вернемся в Ургу – пойдешь под суд!

Мои угрозы не произвели на него впечатления. К службе у монголов Багмут относился так же, как его земляк, Григорий Сковорода, – к дольнему миру, который его ловил, но не поймал.

– Не ори, – осадил он меня. – Хочешь, иди к Наран-Батору, скажи ему, пусть снимает меня с должности. Плакать не буду. Вернусь к Бурштейну, он примет меня как родного.

Багмута выгнали из армии за махинации с казенным имуществом. Из Читы он подался не в родной Харьков, а в Ургу, где люди с деловой хваткой ценились на вес золота, и, пока его не сманили командовать бригадной артиллерией, вел дела в конторе моего соседа с телефоном, скотопромышленника Бурштейна. Это время он вспоминал как счастливейшее в жизни: сам министр финансов ходил к нему на поклон, просил устроить так, чтобы троицкосавская таможня пропускала его личных быков в Верхнеудинск, на продажу, без свидетельства о прививках – и Багмут это устраивал. Он знал, что без него мы не обойдемся, и взирал на меня с высоты своей незаменимости. Я плюнул и отступился.

В Ургу полетел гонец с известием о постигшей нас беде. К письму, которое он туда повез, было прикреплено птичье перо в знак чрезвычайной срочности и важности заключенного в нем сообщения, но это не означало, что снаряды будут отправлены нам сразу и с той же курьерской скоростью. Учитывая трудности пути и присущую монголам медлительность, рассчитывать на быструю их доставку не приходилось.

16

Бар-Хото – еще не Гоби, но в конце мая солнце здесь – гобийское, страшное. У меня сгорели брови, облезла кожа на кистях, и я стал носить перчатки, взятые с собой по совету Цаганжапова. К счастью, трудностей с водой мы не испытывали, если не считать первых дней. Водоносные слои залегали неглубоко, и, хотя гамины успели отравить колодцы, нам удалось выкопать новые.

Вода – священна, Чингисхан в «Ясе» под страхом смерти запретил монголам мыться и стирать одежду, чтобы ее не осквернять. За семь столетий этот закон утратил былую незыблемость, но охотников до купаний и постирушек всё равно было немного. Мутноватой колодезной водой поили скот, лошадей и верблюдов, а людям доставалась еще и родниковая, из ключей-булаков. Они выходили на поверхность из расщелин в скальной породе, а камень невозможно пропитать цианидом. Цианид применяется для очистки меди, и от тордоутов мы знали, что в Бар-Хото имеются его запасы.

Памятуя просьбу Серова, я съездил на расположенные в двадцати верстах от крепости медные рудники и убедился, что брать их под охрану нет смысла – здание конторы, дома администрации и казармы рудокопов были пусты, рабочие и служащие укрылись за стенами Бар-Хото.