Поход на Бар-Хото

Наран-Батор принял мой план с внесенной Дамдином коррективой. Я мог быть доволен, но удовлетворения не почувствовал – на меня дохнуло леденящим холодом, как если бы рядом со мной положили сохраненного вечной мерзлотой мамонта. В мире, где я очутился, походы Чингисхана и Хубилая закончились не далее как вчера. Я отдавал себе отчет в том, что едва ли этот мир окажется для меня приемлемой средой обитания.

Наутро началась переправа, к вечеру вышли на колесную дорогу к Бар-Хото. Гамины нас не ждали, нам удалось отсечь от крепости до сотни солдат, почти на треть уменьшив ее гарнизон, но успех имел и оборотную сторону: по пути наши цырики стали грабить торгоутов – и некоторые из пострадавших (заодно с теми, кто больше других зависел от торговли с китайцами) ушли в Бар-Хото и пополнили ряды его защитников. Наш освободительный поход приобрел черты гражданской войны.

15

Утром меня не предупредили, что сегодня я увижу Бар-Хото. Крепость появилась передо мной, когда я этого не ждал, и в считаные минуты почти полностью выплыла из-за ближайшей сопки. Четверть часа назад ничто тут не намекало на ее присутствие. Примыкавшие к ней полоски обработанной земли стали заметны не раньше, чем сама цитадель. Меня восхитило, как ловко укрыта она в проеме холмистой гряды. С трех сторон ее подпирали скалы, на которые так просто не залезешь, лишь с четвертой находилось открытое пространство с единственным возвышением напротив главных ворот, но довольно далеко от них. При штурме эта высота ничем не могла быть нам полезна.

В бинокль я увидел квадратные башни, плавно-извилистую линию стены с широкими, как на крепости вблизи Дзун-Модо, прямоугольными зубцами. Стена с восточной пластичностью применялась к рельефу, то всего на несколько кирпичей поднимаясь над скалами или вовсе оставляя их нетронутыми, то заполняя впадины между ними плотной кладкой в два человеческих роста. Она не попирала вершину холма, как надменные в своей самодостаточности западные твердыни, а любовно вливалась в его изгибы. Иной раз трудно было понять, где проходит граница их тел. Основание стены строители выложили из каменных глыб, выше шли ряды желто-серого сырцового кирпича вперемешку с пластами известняка и кусками черного базальта. Кое-где на кирпичных участках были начертаны какие-то охранные иероглифы.

Тем не менее чувствовалось, что укрепления возводили тибетские мастера. В отличие от китайцев, верящих, будто кропотливостью можно победить время и сохранить общий замысел в любой части целого, даже если как целое оно перестанет существовать, тибетцы придают мало значения эстетике материала и детали. Их влечет обаяние чистой формы, а ее внутренность они заполняют всем, что попадется под руку.

Вокруг – никого, на стенах и башнях – тоже. У меня родилась надежда, что китайцы покинули крепость, и через полчаса мы займем ее без единого выстрела. Нас встретят пустые дома, отравленные колодцы, пепел сожженного домашнего скарба, который нельзя увезти с собой. Всё лучше, чем война.

Мы двигались по выбитой в каменистом грунте дороге, объезжая Бар-Хото по кругу радиусом версты в полторы, если его центром считать холм с цитаделью. Угрюмые гольцы пошли на убыль, среди камней замелькали обсыпанные мелкими белыми цветочками кусты сундула. Южная часть холма была покрыта весенней зеленью.

С этой его стороны к крепостной стене лепились фанзы с глинобитными дувалами, загоны для скота, дворики с тростниковыми навесами от солнца. Они успокаивали обыденностью форм, ровным тоном красок, выцветших от жары и посеревших от пыли до того предела, когда камень, дерево, глина и сухой навоз кажутся родными братьями. Всё тут было как в китайских кварталах Урги – если бы не тишина и безлюдье.

Слева от ворот стояла маленькая деревянная кумирня, изящная и пестрая, как бабочка. Она залетела сюда с берегов Янцзы, но узор ее крылышек напомнил мне о милой ропетовской готике курзалов, павильонов минеральных вод, дачных дебаркадеров. Я ехал шагом, то и дело поднося к глазам бинокль, и все-таки не сразу заметил, что ее карнизы одеваются пламенем. При ярком солнечном свете оно было почти невидимо. Затем огонь показался еще в нескольких местах, в дыму замелькали фигурки людей. Китайцы подожгли застенные постройки, чтобы наши стрелки не могли укрываться в них при штурме, и нарочно сделали это у нас на глазах. Нам недвусмысленно давалось понять, что мы можем не рассчитывать на капитуляцию.

Треск и гул пожара отсюда не были слышны. Беззвучно корчились жерди, проваливались крыши. Когда пламя только еще подбиралось к очередной фанзе, первым делом в окнах вспыхивала промасленная бумага. Ее обгорелые клочья взмывали вверх, подхваченные струями горячего воздуха, и долго реяли на фоне безмятежно синего неба.