Поход на Бар-Хото

– Хорошо, – проявила она не свойственную ей покладистость, – но скажи хотя бы, что́ я могу для тебя сделать в Ленинграде. Пожалуйста, дай мне какое-нибудь поручение!

Я закурил вторую папиросу, Ия – тоже, хотя обычно она не выкуривает больше одной за вечер.

– Не обязательно решать сию секунду; у меня билет на двенадцатое. Еще целых шесть дней, – посчитала она, загибая пальцы, – есть время подумать. На той неделе я буду приходить к тебе каждый вечер. Каждую ночь мы будем вместе, да?

– Нет, – отверг я эту идею.

Она тут же согласилась:

– Ты прав. Прости… Но подумай все-таки, вдруг у тебя будет ко мне какая-нибудь просьба.

Какое-то время мы лежали молча. Ия продолжала держать меня за руку. Руки у нее всегда были холоднее моих, но сегодня – теплее. Обручальное кольцо на безымянном пальце на ощупь казалось крупнее, чем на вид.

– Будет, – сказал я, хотя минуту назад и мысли такой не было. – Я почти закончил мои записки, осталась последняя глава. Завтра допишу, встретимся, и я их тебе отдам. Это две общие тетради. Возьмешь с собой, в Ленинграде пойдешь в Академию наук, восточный сектор, найдешь Адамского Георгия Николаевича и скажешь, что человек, с которым он познакомился на лекции в Улан-Удэ, просит сохранить их у себя.

– А вдруг он мне откажет? – засомневалась она.

– Не откажет, – заверил я ее, сам не вполне понимая, на чем основана моя уверенность.

– Всё сделаю, можешь быть спокоен, – пообещала Ия. – Один вопрос: я должна буду поклясться, что ни одним глазком не загляну в твои записки? Или ты все-таки позволишь мне их прочесть?

– Да читай на здоровье, – разрешил я. – До Ленинграда поезд идет шестеро суток, по дороге и прочтешь. Не так скучно будет ехать. Когда дойдешь до конца этой истории, будешь знать больше, чем теперь.

– Ой! – разволновалась Ия. – Я же это знаю! Это же из «Снежной королевы» Андерсена!

Она стала целовать меня в нос, в лоб, в щеки, шепча, что никто этого не помнит, только я, и боже мой, боже мой, как же она со мной расстанется, если мы с ней помним одно и то же, словно всю жизнь прожили рядом. Как? Зачем? Кому это нужно?

Голой грудью она касалась моей груди, но я видел ее маленькой девочкой с книжкой Андерсена на коленях. Сердце обливалось не жаром, а прощальным, как на исходе бабьего лета, горьким теплом.

На следующий день было воскресенье, на работу идти не надо. Мы вместе попили чаю, потом она ушла, а я сел за стол, поставил перед собой мою Белую Тару и раскрыл тетрадь.

38

Из Урги до Усть-Кяхты я ехал на лошадях, затем на пароходе по Селенге приплыл в Верхнеудинск – и на пристани узнал, что австрийцы объявили войну Сербии, в России идет всеобщая мобилизация.

Началась моя новая жизнь. В Петрограде я занимался формированием пополнений для фронта, позже сам попал на фронт, и летом 1917 года был ранен в плечо круглой, как у кремневого ружья, шрапнельной пулей.

Госпиталь находился в Гатчине. К сентябрю рана почти зажила, я выходил в город, гулял в дворцовом парке. Дворец принадлежал великому князю Михаилу Александровичу, но хозяин был на фронте, после революции сторожа впускали сюда любого желающего, будь он хоть сколько-нибудь прилично одет. Парк был запущенный, в глухих углах попадались заросшие кустарником гроты, постаменты без статуй, полуотесанные глыбы розового финского гранита с выбитыми на них собачьими кличками, похожими на названия миноносцев, – надгробья любимых охотничьих псов Александра III.

Возле ворот, предлагая себя на роль гида, охотился на туристов ушлый гатчинский старожил. За рубль он провел меня по парку и среди прочего показал мрачного вида амфитеатр с ареной и замшелыми скамьями по одну сторону его овальной каменной чаши. Покойный государь тешился здесь петушиными боями. При Павле I в амфитеатре устраивались рыцарские турниры, но за сто лет царские забавы измельчали, плюмажи слетели со шлемов и прыгали по арене, рассыпаясь пухом.

В Урге я не раз наблюдал, как китайцы стравливают петухов. Воспоминание о том, как летят перья, как болтается на кровавой нитке выклеванный глаз, вопят и беснуются сделавшие ставки зрители, оказалось неожиданно острым. Среди публики бывало много детей, и Дамдин этим возмущался, говорил, что у них, у монголов, такое невозможно: маленьким детям не позволяется присутствовать ни на охоте, ни при убое скота, до семи лет они не видят крови и не знают, что такое смерть.

Цепочка ассоциаций привела к Дамдину, о котором я на фронте вообще не вспоминал; а спустя неделю, на Воздвиженье, выйдя из госпиталя и вернувшись к себе на Петроградскую сторону, где я в то время снимал квартиру, я увидел его на Кронверкском проспекте.

Накануне попалось на глаза газетное сообщение о прибывшей в Петроград монгольской делегации: делегаты собирались просить Временное правительство о помощи против китайского генерала Сюй Шичжена, который уже ввел войска в восточные районы Халхи и вынашивает планы похода на Ургу с целью низложить Богдо-гэгена и ликвидировать гарантированную Россией автономию Внешней Монголии.