Поход на Бар-Хото

– Зундуй-гелуна помнишь? – спросил Цаганжапов так, будто я мог ответить отрицательно, и он готовился уличить меня во лжи. Я понял, что его тревожат те же тени, что и меня.

– Это хорошо, – одобрил он, когда я сказал, что да, конечно. – Ты говорил, он убийца, бешеный волк, и я тебе верил, – а теперь я думаю, что он тогда всё сделал правильно.

Сбавив голос, чтобы наши луноликие соседки его не слышали, Цаганжапов начал описывать положение, в котором мы очутились после взятия Бар-Хото: китайцы и дунгане из Шара-Сумэ находились в двух дневных переходах, их было больше, и у них были пушки, а монголы привыкли воевать в седле, оборонять крепости они не умеют. Бригаде грозили разгром и гибель – тогда Зундуй-гелун решил показать нашим врагам, какой силой духа мы обладаем, раз готовы сжечь пленных, а не обменять их на свою жизнь и свободу. Они должны были убедиться, что мы будем стоять до конца, а цырики – что сдаваться в плен нельзя, китайцы тоже никого не пощадят. Если бы не Зундуй-гелун, Бар-Хото не был бы нами взят, да и удержан не был бы без него. Монголы обязаны ему победой и жизнью. Он достиг высот святости, но сошел с них, пожертвовал своим просветлением ради спасения простых людей и величия Монголии.

– Взошедший на гору должен спуститься вниз, – процитировал Цаганжапов кого-то, видимо, из буддийских авторитетов.

– Чьи это слова? – спросил я.

– Сам Зундуй-гелун так сказал, когда последний раз говорил с Дамдином, – ответил он. – Ты их, наверное, не расслышал или не понял.

Я знал, что́ это за гора. Медная, четырехгранная, она поднялась над морем человеческой и лошадиной крови, на вершине у нее были солнце, лотос, трупы коня и человека, а на них – Чжамсаран, босой, с глазами без ресниц.

– Если бы не он, – заключил Цаганжапов, – китайцы отобрали бы у нас Бар-Хото и перебили всю бригаду. А так они испугались и ушли.

– Они ушли, потому что Комаровский привел казаков из Кобдо, – одолел я соблазн согласиться с ним ему в угоду.

Цаганжапов аж затрясся от возмущения:

– Из Ленинграда тебя выселили – и правильно сделали. Погоди, попрут и отсюда. У нас и монголов один недостаток – слишком добрые…

Он задохнулся и умолк, схватившись за левую сторону груди под пиджаком, сминая там свитер. У него побледнели губы.

– У меня есть валидол. Дать? – предложил я.

Цаганжапов достал из внутреннего кармана бумажный пакетик, дрожащими пальцами высыпал на ладонь щепотку белого порошка, слизнул, запил остатками моего чая.

Я смотрел на него с сочувствием, хотя и не бо́льшим, чем вызвал бы у меня случайный прохожий, которому стало плохо на улице. Когда-то он спас мне жизнь, я жалел его, но сознавал, что это не настоящая чистая жалость. Я старался выработать в себе это чувство из его обращенной на меня ненависти, как опилки перерабатывают в спирт. Чтобы она перестала быть такой пугающей, я должен был увидеть в ней проявление слабости, а не злобы.

– Не пойду на лекцию, иди без меня, – решил он, отдышавшись. – Актовый зал на втором этаже.

Предложение проводить его до дому Цаганжапов отверг, но не возражал, когда я вышел с ним на крыльцо и помог спуститься по ступеням. Он нехотя пожал протянутую ему руку и захромал к трамвайной остановке – маленький, сердитый, в пиджаке с чужого плеча. Лыжная палка клацала по асфальту. Я следил за ним, пока он не сел в трамвай, потом вернулся в институт.

36

Я опоздал и вошел в зал, когда лекция уже началась. Адамский недовольно покосился на меня, но промолчал. Небольшого роста, плотный, с остриженной под машинку седеющей головой и бледными, в тон цветущего льна, польскими глазами, в элегантном сером костюме-тройке с небрежно повязанным пестрым галстуком, он стоял на сцене возле двуногой конструкции из реек с прикнопленной к ней физической картой Центральной Азии. Зелени на ней было с гулькин нос, преобладали буро-коричневые разводы пустынь, гор и плоскогорий. По ним, от руки проведенные черной тушью, проходили границы государств, пунктирные на тех участках, где размежевание было делом будущего, и тянулась составленная из красных стрелок извилистая линия. Не прерываясь, Адамский иногда подносил к ней указку и делал легкое движение снизу вверх, с юга на север. Это был маршрут его последней экспедиции. Пока лекция шла без меня, он успел миновать Тибет и Амдо и вступил на территорию Монгольской народной республики.

Еще стоя в дверях, я заметил, что красные стрелки, пройдя через хребты Мацзюньшаня, выходят в район, где расположен Бар-Хото, но меня это даже не очень удивило – я словно ждал чего-то подобного. Бывают периоды, когда судьба подчиняет себе жизнь и вопреки теории вероятности преобразует ее в ряд якобы случайных совпадений. Я сам создал вокруг себя это силовое поле. Мои записки приманили ко мне Цаганжапова-младшего, тот свел меня с отцом, а встреча с ним не могла не иметь продолжения.