Походы и кони

Отступление продолжалось, но в лучших условиях для меня и Дуры. То ли грязь подсохла, то ли грунт стал каменистее ближе к горам, но идти стало много легче. Грязь больше не держала колеса орудий и повозок.

Дивизия пошла в большую станицу Крымскую. За станицей начинались горы. Тут, к своему крайнему изумлению, я смог купить в магазине сапожную кожу и недорого. Во всей России магазины пусты, а тут вдруг…

В Крымской чувствовался восток – кипарисы, серп луны между ними и звук зурны. Встречались черкесы.

Попытка сопротивления

Из Крымской дивизия пошла опять к реке Кубань. Мы попробовали тащить орудия по грязи дороги, а потом подняли их на полотно железной дороги и пошли по шпалам. Это было очень неприятно. Движение состояло из сплошных толчков, но все же легче, чем по грязи.

Тут-то нас обогнал князь Авалов. Как-то никто его не заметил, кроме меня.

– Батарея, смирно. Равнение налево. Господа офицеры! – гаркнул я, хотя не имел никакого на то права.

– Здорово артиллеристы! – поздоровался Авалов, и мы ответили ему плохо.

Он меня узнал и сделал мне, конечно, какое-то замечание.

– Слушаюсь, ваше превосходительство. Я передам ваше замечание начальнику орудия.

– Как, разве не вы начальник орудия?

– Никак нет. Я на должности замкового номера.

Авалов некоторое время смотрел на меня с изумлением, потом поднял руки к небу.

– Какая батарея! Ничего у вас не поймешь.

И уехал.

Это был последний раз, что я встретил Авалова. Через несколько дней в станице Натухайской он был убит вместе с Пселом. Граната ударила в хату, где они сидели.

Дивизия пошла опять к реке Кубань. Видимо, пытались организовать фронт по реке. Но боеспособность частей сильно уменьшилась. Настоящий бой был только у станицы Натухайской. Бой долгий, нудный и неудачный. Красные прошли уже к Анапе на нашем фланге.

Я пошел взглянуть на реку Кубань. Шел через камыши. Вдруг наткнулся на совещание кубанских казаков, это был третьеочередной Уманский полк. Все сидели кругом и на меня не обратили внимания. Но от них веяло нарочитой самостийностью, и я поспешил вернуться в батарею.

Дивизия пошла к Новороссийску. Эвакуация была очень плохо организована. Мы сели на пароходы (верней, взобрались) только благодаря энергии полковника Сапегина и нашим карабинам.

Конец Дуры

Дура пришла со мной в Новороссийск. Когда я убедился, что взять ее немыслимо, я вытащил револьвер. Но я не мог убить Дуру, рука не поднималась. Я отыскал сад с травой и бассейном воды, расседлал, разнуздал, поцеловал ее, закрыл калитку и не оборачиваясь ушел. Мой чудный корень и ездовой Юдин тоже остались там. Седло свое я бросил в Черное море.

Крым

Новороссийск

Новороссийск… При одном имени содрогаюсь. Громадная бухта, цементный завод, горы без всякой растительности и сильный ветер норд-ост. Все серо – цвета цемента.

В этом порту Черного моря закончилось наше отступление от Орла через весь юг Европейской России. Уже давно было известно, что наши войска могут эвакуироваться только из этого порта на Кавказе, чтобы переехать в Крым, который еще держался. Остальная Россия была для нас потеряна.

Это знали… и все же необъятные ангары были набиты невывезенным добром. Ничего для эвакуации не было приготовлено. Дюжина пароходов, уже до отказа набитых частным имуществом, тыловыми учреждениями и беженцами. Лазареты же переполнены ранеными и больными, без всякой надежды на выезд. Измена? Нет, не думаю. Генерал Деникин был хорошим генералом, но, видимо, из рук вон плохим организатором. С эвакуацией он не справился. На бумажных рапортах, вероятно, все обстояло прекрасно.

Обессиленная, усталая и морально подорванная армия дотащилась с таким трудом до Новороссийска, чтобы увидеть переполненные пароходы и забитые народом пристани. Сколько нас пришло? Никто точно не знал. Может быть, и сто тысяч, а может, и двадцать. Русские части лучше сохранились, чем казаки. Большинство казаков потеряли свои части, дисциплину и боеспособность. Потому нашу дивизию расположили фронтом на возвышенностях вокруг города.

Вечером подожгли ангары. Мы наблюдали с горы этот грандиозный пожар. Столб огня, в версту в диаметре, поднимался прямо к небу. На уровне вершин гор схваченный норд-остом дым ломался под прямым углом и уходил в море. Зрелище потрясающее, но жуткое. Ангары горели несколько дней.

Вначале у нас была уверенность в организации эвакуации. Потом появились сомнения и вскоре убеждение, что никто эвакуацией не руководит. За эти несколько дней, что мы были в Новороссийске, пароходы могли бы легко сделать два рейса и, выгрузив беженцев в Керчи, вернуться за нами. Нет, они все стояли почему-то неподвижно, перегруженные народом. Почему? Мы решили поехать и посмотреть сами. Втроем – Мильчев, Астафьев и я – направились в город. Необъятные пристани были буквально забиты повозками, лошадьми и людьми. Пробраться к пароходам было немыслимо. Никто не распоряжался. Пароходы, насколько можно было видеть издали, были набиты людьми впритык. Мы были сильно обеспокоены.