Походы и кони

С пулеметчиком поручиком Корольковым случилось вот что. Мы шли с ним рядом и разговаривали. Махновцы редко постреливали. Вдруг Корольков упал, потом встал на четвереньки.

— Я ранен в голову. Посмотрите где.

Я развязал его меховую шапку с наушниками, ожидая увидеть ужасную рану, но не увидел ничего. А на лбу масса крови. Тогда я его поставил на ноги — ничего, стоит. Странно, с пулей-то во лбу? Я отер кровь. Оказалось, пуля коснулась лба по касательной и полетела дальше. У него долго гудело в голове, а над ним смеялись, что пуля не смогла пробить его лоб.

***

Я ехал с донесением в село Гайчул. Лежал на сене в повозке, держал карабин и дремал. Мой жеребец был прицеплен за повозкой. Был вечер и темно. Вдруг повозка покинула дорогу и пошла влево. Я встрепенулся и поднялся, чтобы узнать в чем дело. Что-то большое качнулось надо мной. Гайчул взвился на дыбы и оборвал повод, а парень-возница захохотал.

Оказалось, что он свернул с дороги, проехал под виселицей и дернул повешенного за ноги.

Милые шутки!

Я бросился ловить Гайчула и только из-за этого не съездил возницу по морде. Кто был повешенный, не знаю. Суд был скорый.

В батарее было два пулемета на тачанках для прикрытия. Действовали они редко из-за недостатка патронов, но пулеметчики были хорошие: поручик Деревянченко и особенно юнкер Костя Унгерн-Штернберг, восемнадцати лет. Благодаря ему первая группа часто добивалась успеха.

Первая группа вышла из Полог в направлении Гуляй-Поля. Шел снег, колонна остановилась. Навстречу ей из снежной мглы шла какая-то колонна пехоты. Почему-то не послали разведки, предположив, что это наши. Почему? Откуда могла взяться наша пехота? Очевидно, их начальник был немногим лучше нашего. Все спокойно дожидались подхода той колонны, кроме Кости, который отъехал со своим пулеметом вбок, снял чехол и приготовил пулемет.

Когда махновцы подошли вплотную и началась стрельба, Костя выпустил две короткие очереди и все было кончено. Дорога кишела убитыми и ранеными, часть сдалась, часть бежала во все лопатки.

Прикончили раненых и расстреляли пленных. В гражданскую войну редко берут в плен с обеих сторон. С первого взгляда это кажется жестокостью. Но ни у нас, ни у махновцев не было ни лазаретов, ни докторов, ни медикаментов. Мы едва могли лечить (плохо) своих раненых. Что прикажете делать с пленными? У нас не было ни тюрем, ни бюджета для их содержания. Отпустить? Они же опять возьмутся за оружие. Самое простое был расстрел. Конечно, были ненависть и месть за изуродованные трупы наших. К счастью, артиллерия считается техническим родом оружия и освобождена от производства расстрела, чему я был очень рад. В войне есть одно правило: не замечать крови и слез.

Когда говорят о нарушении правил войны, мне смешно слушать. Война самая аморальная вещь, гражданская война — наипаче. Правила для аморализма? Можно калечить и убивать здоровых, а нельзя прикончить раненого? Где логика?

Рыцарские чувства на войне неприменимы. Это только пропаганда для дураков. Преступление и убийство становятся доблестью. Врага берут внезапно, ночью, с тыла, из засады, превосходящим числом. Говорят неправду. Что тут рыцарского? Думаю, что армия из сплошных философов была бы дрянной армией, я бы предпочел армию из преступников. Мне кажется, что лучше сказать жестокую правду, чем повторять розовую ложь.

НА ГУЛЯЙ-ПОЛЕ

Наша вторая группа направилась к Гуляй-Полю, центру Махно, его родному селу. Впереди, без охранения, шли эскадроны 2-го конного полка, затем наши две пушки и за нами “боевой обоз”, увеличенный награбленным имуществом. Оставить обоз в деревне было невозможно — его бы захватили махновцы. Колонна пехоты шла нам навстречу. Начальник нашей группы почему-то вообразил, что это наша первая группа, и не послал узнать. Особенно непростительно после того, что при таких же обстоятельствах случилось с первой группой. Но мы, батарейцы, уже успели оценить по достоинству нашего никудышнего начальника и приняли меры. Наша колонна остановилась и ждала приближения той. Мы повернули орудия, сняли их с передков, поставили на высокую ось и приготовили шрапнели. Пехота подошла совсем близко — на какие-нибудь двести шагов. Только тогда наш начальник раскачался и послал одного кавалериста узнать.

Кавалерист подъезжает к пехотинцам. Вдруг мы видим, как он выхватывает шашку, рубит, поворачивает коня и во весь мах мчится к нашим.

— Махновцы!

Махновцы открыли беспорядочный огонь. Лошадь кавалериста пошла колесом, через голову. Эскадроны наши, конечно, бежали, обозы также. Нам бежать было нельзя, мы бы понесли большие потери, мы были чересчур близко, да мы уж и приготовились. Мы жахнули по ним картечью в упор. Тотчас же ситуация изменилась. Огонь махновцев смолк, и они побежали стадом по той же дороге, откуда пришли, чем усилили действие нашего огня. Кавалеристы вернулись, но не атаковали. Поручик Виноградов, размахивая шашкой, кричал кавалеристам:

— В атаку! Да атакуйте же черт вас возьми!

Напрасный труд.

— Эх, были бы казаки, какое побоище они устроили бы, а эти... Тьфу!