Походы и кони

Я пересчитал выбранных, их было двенадцать. Сжалился над двумя мальчишками и взял их. Они оказались беспризорными и закоренелыми преступниками. Наши солдаты пороли их почти ежедневно за гадкие проделки. Они были неисправимы, например, мочились в суп. Наконец, солдаты, потеряв терпение, решили их расстрелять. Первой батарее нужна была соль. Я дал им мешок соли с условием взять от нас мальчишек и нам их больше не возвращать.

Беспризорные были дети расстрелянных или сосланных, потерявшие семьи. Они образовывали шайки голодных волков, которые терроризировали деревни и даже города. Большевики пробовали их перевоспитать, но, убедившись в невозможности, просто их расстреливали. Их были сотни тысяч. Когда говорят о достижениях революции, не нужно забывать такое вот “достижение”, которое большевики, конечно, замалчивают.

Но вернемся к пленным.

Я уже набрал 16... 17... 18... 19... еще остался один. Они чувствовали, что шансы уменьшаются, и все смотрели на меня с мольбой и надеждой.

Кого взять? — затруднялся я.

- Ты, — я указал на типа в шапке. Он пошатнулся от радости. А я недоумевал, почему я его выбрал? Ведь ясно, что он коммунист. Но дело было сделано, было бы жестоко менять.

— Куда вы уводите этих пленных? — спросил кавалерийский офицер.

— Они мне нужны для батареи.

Он пожал плечами, и я их увел. В это время остальных изрубили армяне. Я ходил, как работорговец, от орудия к орудию, предлагая людской товар. Третье орудие взяло у меня типа в шапке, потому что он был высокого роста. У меня осталось восемь человек.

— Подождем немного, — сказал Обозненко, — и потом отправим их к кавалеристам. Думаю, что теперь их не станут расстреливать.

Он ошибся. Когда через час мы их отослали, их тут же расстреляли.

Начальник третьего орудия привел мне типа в шапке.

— Я не хочу его. Он, конечно, коммунист. Берите его обратно, а всего лучше отошлите его к кавалеристам.

И ушел.

Я сидел на лафете и был в сильном затруднении. Тип передо мной дрожал мелкой дрожью. Что мне с ним делать? Не знаю. Отослать рука не поднимается — ведь на смерть. А оставить у себя страшно — он коммунист и может напакостить. Мы оба молчали.

— Как тебя зовут?

— Темерченко.

— ... Я возьму тебя в свое орудие.

Его одели в вещи убитых, и я посадил его на передний вороной вынос ездовым.

Байбарак, как “старый” ездовой, объяснял ему все тонкости искусства.

Несколько дней спустя я присел за нуждой у сарая и случайно услыхал разговор моих солдат внутри сарая.

— Ты нам очки не втирай, Темерченко. Ты же коммунист, это сразу видно.

— Да, я был коммунистом, но после того, что со мной случилось в Бахмаче...

— Что? Расскажи.

— Я был неверующим. Когда нас взяли и начали расстреливать, я вспомнил о Боге и сказал себе: “Если Бог существует, то пусть Он обнаружит себя”. И вот поручик Мамонтов въехал в нашу толпу и стал отбирать людей. Я был поражен этим и стал молиться: “Господи, спаси меня, и я в Тебя уверую”. А поручик на меня смотрит и отворачивается. Он выбрал уже девятнадцать человек, остался один.

Тогда я стал молиться от всей души, и он указал на меня. Я чуть не упал, потому что знал, что Господь направил его руку...

—Да, это удивительно, — сказал кто-то из солдат.

— Погодите, это еще не все. Меня взяли в третье орудие. Тогда я подумал: “Какая чушь верить в чудо. Просто повезло”. И сейчас же поручик третьего на меня посмотрел и сказал: “Я не хочу этого — он коммунист”. Я понял, что это наказание за мое неверие, и стал молиться. И поручик Мамонтов, хоть во мне не нуждался, но не отослал меня к кавалеристам. Я видел, как они расстреляли остальных отосланных... Вот что со мной случилось...

Наступило молчание, и я потихоньку ушел от сарая. На следующий день я спросил орудийного фейерверкера унтер-офицера:

— Шакалов, что ты думаешь о Темерченко? Он же коммунист. Можно ли его у нас оставить?

— Да, он коммунист, но он ничего против вас не сделает, господин поручик. Думаю, что его можно оставить.

— Это из-за Бахмача?

— Да-

— Знаешь, я не очень верю в благодарность. Ты последи за ним.

— Будьте покойны, господин поручик.

Темерченко не дезертировал, а это было бы ему легко, особенно при отступлении. Он проделал походы на север и все большое отступление. Он был смертельно ранен на Кубани, под Ново-Корсунской.

Я часто думал и думаю о нем. Что его у нас удержало? Благодарность? Или правда то, что я слыхал у сарая? Чужая душа потемки.

Мы заняли город Конотоп. Брат вернулся из отпуска. В Екатеринодаре он встретил нашу тетку Мару Константиновну Свербееву и ее дочерей Марину и Таню.

БЕЛОПОЛЬЕ

Брат уговорил меня ехать в отпуск в Екатеринодар. Шапиловский меня отпустил. У меня было 800 рублей, и я считал себя богачом. Но цены так повысились, что через три дня я остался без копейки и был рад вернуться в батарею.

— Что скоро вернулись, господин поручик?

— Да, знаешь, денег не хватило. Там ведь за все надо платить и все очень дорого... И по вас соскучился, и по Дуре.

— Значит, в батарее-то лучше?

— И не сравнишь. Мы тут как у Христа за пазухой.