Похоронное танго

Прошли мы краем того поля, за которым кладбище виднеется, на дорожку свернули до перелеска, сквозь который к Старому Хутору выскакиваешь, а там, на развилке, по левой тропке как раз к дому, к калитке центральной и воротам при ней. Я, на молодежь поглядывая, заметил, что все-таки напряженными они идут. Мишка насвистывает слишком беззаботно, Гришка хмурится и свои кулачищи то сожмет, то разожмет, а в Катерине бледность сохраняется. Ну, оно и понятно. К дому приближаемся, вокруг которого смертоубийств накрутилось, да и хозяйка дома в этой заварушке не последнее слово говорит. Может, и ласково примет, но, все равно, как представишь, что перед тобой девка, у которой, похоже, все руки в крови, а ты должен мило улыбаться ей да трепаться как с обычным человеком… Понятно, говорю, что мурашки забегают и дрожь проберет…

— Мишка, не свисти! — взмолился я. — Все деньги высвистишь!

— Как будто у нас когда деньги водились, — хмыкнул он.

— Ну, значит, насвистишь что-нибудь на наши головы. Это ж недолго беду призвать, да долго потом её расхлебывать.

— Да брось, батя, — отозвался он. — Все беды накликаны. Теперь, наоборот, их отпугивать надо. Вот я и отпугиваю.

И затянул вполголоса:

Черный ворон, что ты вьешься
Над мое-еею головой?
Ты добычи — ой, да не дождешься,
Черный ворон, я не твой!..

Слава Богу, только начало хорошее спел, а до конца, что «Вижу, смерть моя приходит, Черный ворон, весь я твой!..» не дошел, потому что мы как раз перед калиткой оказались. Иначе бы, по мне, совсем дурная примета вышла.

А мы калитку отворили, по дорожке к крыльцу направились, и тут Татьяна эта вышла на веранду, встретить нас. Видно, в окно нас углядела.

И стоит она, в ослепительно белом своем костюме, волосы золотом сияют, и в глазах море плещется. Ждет, когда мы подойдем, одну руку на перила веранды положила, в другой так и держит душистую свою сигарету. Честное слово, Царевна Лебедь, навстречу витязям выплывшая, да и только.

И заметил я, что Мишку как покачнуло, будто обухом ему в лоб врезали. Он даже оступился малость, запткнулся. И глаз уже не может от этой царевны златовласой отвести. И, ведь, вроде, все про неё знает: и что не его она поля ягода, и что, сердцем не дрогнув, человека к смерти приговорит. Ан нет, сгинул парень, утонул в её глазах, в этом море зелено-синем, где солнечный луч золотом по гребешкам волн пляшет, а то вдруг туча набежит, и в червленое серебро это золото сперва превращается, а потом словно прозрачной тьмой обволакивается, как наша Волга перед грозой на Илью Пророка, и такие молнии ходят в небе, покачиваясь, будто стволы дубов под ураганом, что и у самого смелого сердце захолодит: а вдруг этот огненный дуб прямо на тебя обрушится.

Вот у Мишки сердце и захолодило, и захлестнуло… Я так ясно видел, что с ним происходит, будто в башке у него сидел, и его глазами смотрел, и его ушами слышал. Да ведь объяснимо оно: плоть от плоти моей, кровь от крови, как же мне не видеть его насквозь?

И совсем мне смутно стало. Вот еще, такой напасти не хватало нам только, ко всем прочим. Хотя… я головой мотнул, пытаясь свои эти самые, предчувствия отогнать. Знамо дело, молодое, горячее, как в красоток не влюбляться? Перемелется, мука будет. Хуже было бы, если б мой сын колодой бесчувственной на таких красавиц, как эта Татьяна, смотрел, пустыми глазами.

Вот Гришка, тот спокойным остался. Но его бесчувственным назвать было нельзя: просто Катерина засветила ему как свет в окошке, и теперь он, видел я, ей одной дышит, поэтому и нет для него других соблазнов. Вот, да, бывает так: красивые девки рядом вертятся, а у тебя уже к одной душа прикипела, и на остальных не то, что не глядишь, но они тебе становятся как картинки все эти глянцевые — посмотреть приятно, а сердца не трогают.

А Татьяна, вишь ты, заметила, какое впечатление на Мишку произвела, и улыбнуться сумела так, что, вроде, и всем нам улыбнулась, а, вроде, только ему. Мишка, понятное дело, совсем поплыл, а мне ещё смутнее стало.

А она заговорила, мелодичным своим голосом:

— Здравствуй, Катя. Очень рада тебя видеть, и очень рада, что ты такая обязательная. А гвардия у тебя замечательная! С такой гвардией любую дорогу проделать не страшно, да? Это, выходит, дядя Яков, твои сыновья-богатыри, которыми ты так гордишься? Заходите, располагайтесь, передохните после дальнего пути.

И вошли мы в этот дом — будто рубеж перешли, который отделил нас от всей нашей прошлой жизни.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

— Ну? — осведомился генерал Пюжеев. — Теперь, надеюсь, и ты понимаешь?

— Да, — сказал его адъютант. — Теперь и я понимаю.

Он ещё раз проглядел дополнительные данные.