Вот этот момент, тьмы сгустившейся, его, по-моему, все уловили, потому что миг тишины за столом настал, как я с очередной песней умолк, будто каждый о своем призадумался, и даже Татьяна, гляжу, малость потемнела в выражении лица, что-то сквозь её улыбчивость вылезло, что ей душу томило. Словом, такая вот пауза наступила, про которую кто говорит «тихий ангел пролетел», а кто «мент родился». Ледяная пауза.
И Татьяна головой мотнула, вроде как нехорошие мысли отгоняя, и спросила:
— А что, дядя Яков, кроме слезного или напористого, другого ты не знаешь? Я имею в виду просто веселого, озорного? Неужели деревня разучилась частушки петь?
— Да куда там разучишься? — сказал я. — Тут жизнь такая, что только частушками и посмеиваемся. Вон, помню, при меченом появилось, — и я пропел:
— Так что, — сказал, — завсегда пожалуйста. У нас и свои хохмы есть, местные, и общероссийского немало в запасе держим… Эх, говори, душа, разговаривай, Рассея!
И я стал выдавать частушки одна за другой, какие на ум приходили.
Ну, что я там пел? Всякое-разное, говорю, и новое, и старое. Ну, хотя бы это, с советских ещё времен:
Или, вот еще: