Похоронное танго

— Понимаю, — проговорила она. Ее голос звучал чуть ближе ко мне, чем раньше, и я так понял, что она облокотилась о перила и глядит в ночь. — Ты из тех редких людей, с кем поговорить тянет. Сидела я, вот, в этой мешанине, в этих путаных отношениях, которые за столом возникли, и хотелось из этой путаницы вырваться к чему-то простому и ясному. К такому вот разговору с тобой. И потом… С тобой говорить легко, потому что знаешь, что вряд ли потом наши разговоры аукнуться. Вот, сейчас я стою, с домом прощаюсь, завтра его передачу Татьяне оформлю, и оторвусь навсегда от этих мест, вернусь в Череповец, где потечет моя жизнь, и кто знает, свидимся ли вновь…

— Обязательно свидимся! — сказал Гришка. — И… и… послушай! На Череповце свет клином не сошелся. Я уже почти скопил нужную сумму, чтобы в Вологде двухкомнатную квартиру взять. Может, не самом хорошем районе, но квартира нормальная будет. Если ты ко мне переедешь, то свою квартиру в Череповце можешь за собой оставить, чтобы имелась, на всякий случай, можешь продать, и деньги мы либо сложим, тогда и на трехкомнатную потянем, в хорошем районе и в хорошем кирпичном доме, либо эти деньги, в долларах, ты только для себя уберешь, на свою нужду и на свои расходы, а я к этим деньгам никакого касательства иметь не буду… Ну, чтобы тебе не вообразилось вдруг, что я из-за твоих денег тебе все это предлагаю. А то, если квартиру оставишь, то и сдать её можно, все лишний доход. То есть, тут в его голосе хрипотца прорезалась, — это я чушь несу. Мне бы с тобой о любви говорить надо, о детях будущих, о нежности и ласке, а я про квартирный вопрос стал расписывать. Но все одно, ты ж понимаешь, думаю, что я хочу сказать: что за мной ты как за каменной стеной будешь, и никакой обиды никогда от меня не увидишь. И работа тебе в Вологде найдется, не окажешься не у дел. А если… а если тебе надо, чтобы мы совсем хорошо устроились, так в ту же Швецию я повернее Мишки прорвусь. Мишка, ты видишь, он пижон, и пылит иногда лишнего, хотя положиться мы во всем и всегда друг на друга можем, как он за меня пойдет утопится, так и я за него, а я направленно переть могу, и хоть лесорубом, хоть водолазом, хоть кто ещё там шведам может быть надобен, я прорвусь. А с работой такой, не всякому по силам, за которую даже по шведским понятиям много платят, мы с тобой не пропадем! И язык выучим, и ты себе работу по душе найдешь, ты ведь у нас мастерица на все руки, это сразу заметно. Словом, устроимся в жизни, нормально устроимся. Здесь ли, там ли. Я, видишь, и сам на земле стою так, что меня не сдвинешь, а если за мной твоя любовь опорой будет, то я вообще горы сворочу.

И наступило молчание, долгое молчание. Я затаил дыхание, шевельнуться боюсь — только б себя не выдать. Такое объяснение развернулось, что мне себя обнаруживать никак нельзя.

А потом она сказала:

— Нет, — и, после легкой паузы. — То есть, не стоило бы, наверно, так отвечать, да я и не хотела, и многое могла бы сказать тебе, но лучше я скажу просто «нет». Так оно для всех лучше выйдет.

— Понимаю, — совсем подсевшим голосом проговорил Гришка. — Слишком быстрый я. Всего сутки, почитай, как тебя знаю, а уже… Несерьезно выглядит. Ты извини. Но я тебе одно могу сказать. Я никогда торопливым не был, и никогда ни с кем так не объяснялся. А тебя увидел, и с первой секунды понял, что ты — жизнь моя. Воздух мой, дыхание мое, понимаешь. Я сам никогда не верил, что такое бывает, и, когда в фильмах про такое показывали, только ворчал недовольно: ишь, напридумывали… Извини ещё раз.

— Это ты извини… — проговорила она. — Ладно, скажу я тебе, хоть не знаю, тяжелее тебе будет от этого или легче. И ты мне сразу… приглянулся, что ли. Будто родного человека дождалась, которого всю жизнь чаяла. Но не могу я замуж идти ни за тебя, ни за кого другого. Из-за деда, как ни крути. Ведь сам знаешь, что грехи на потомков падают до седьмого колена. До седьмого поколения, то есть. А грех палача — он страшный грех. Это я перед миром спокойствие выдерживать могу, но от тебя-то чего таиться, что знаю я, какое на мне проклятие. И я — всего лишь второе поколение. Значит, если от меня дети пойдут, если на мне наш род не оборвется, то ещё пять поколений будут страдать неизвестно как. Нельзя допускать такого! Я как представлю, что моим детям может выпасть и какие страшные несчастья им достанутся, от которых мое сердце, сердце матери, изболится, иссохнет, а потом и разорвется… Мне, знаешь, сны иногда снятся страшные, дикие сны. Что, вот, есть сын у меня, мальчик лет трех уже, весь такой хорошенький и белокурый, и вот выбредает он на большое шоссе, а я бегу за ним, чтобы его поймать, но не успеваю, и его самосвалом раздавливает… Или что дочь есть у меня, и с ней тоже всякое страшное происходит… И ведь будет все это, будет. Нельзя такого допускать!

— Да чушь все это, — проговорил Гришка.