Похоронное танго

— Так уснула мамка, — ответил Мишка. — Прямо на стуле кемаря дала. Видно, наплясалась до последнего утомления. Мы её в одну из комнат для гостей оттранспортировали, на мягкие перины. А ты-то где пропадал? Тебя Гришка с Катериной давно уже искать отправились, до сих пор так и не вернулись.

— Видно, разминулся я с ними, — ответил я. — Я-то вкруг участков прогулялся, воздуху глотнул и в себя пришел. И, кажется, прикемарил тоже, мамке наподобие, только не на перине, а где-то под кустиком. Хотя мне-то кажется, что не кемарил я, а сидел, размышлял. Но кто знает? Во всяком случае, свежий я теперь и здоровый. А вы-то чем тут занимались?

— А мы проблемы всякие решали и обсуждали, — ухмыльнулся Мишка.

— Серьезные проблемы? — поинтересовался я.

— Серьезные, — ответила Татьяна. — Такие серьезные, что отдохнуть от них хочется. Так что ты, дядя Яков, если снова с пальцами в ладах, бери гармонь.

— Отчего ж не взять? — и гармонь я приспособил, развел её, звук услышал, как по новой. — Вот только горло обжечь надо, чтобы лучше пелось. Плесни-ка мне, Мишка, стопарь.

Мишка мне самогонки плеснул, я опять гармонь развел, прикинул, какая песня сейчас лучше пойдет, да и начал про «Каким ты был, таким ты и остался, Казак лихой, орел степной…», или как там. Допел до конца, и душевно получилось.

— Что еще? — спросил.

— А что ты сам больше всего хочешь, дядя Яков? — спросила Татьяна.

— Я-то?.. А мне сейчас больше всего хочется не петь, а сказку вам рассказать.

— Интересная сказка? — вопросила она.

— По-моему, да, интересная. И вообще… «Сказка ложь, а в ней намек», да? Такое всегда интересно, правда?

— Всегда, — она прищурилась. — А о ком сказка?

— Об одной девушке, которую «таджичкой» звали, — ответил я.

— Занятно, — она разглядывала меня так, как будто впервые увидела. Что ж, сказывай свою сказку.

И я, ещё полстопки приняв для храбрости, начал.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

— Жила-была деваха, — начал я. — И прозвище у неё было «таджичка», хоть и русой она была, и светлой…

— Погоди! — перебила меня Татьяна. — А насколько твои сыновья подготовлены, чтобы сказку понять?

— А настолько, — ответил я, — что я им все рассказал, что мне самому было известно.

— Тогда хорошо, — кивнула она. — А то, если б объяснения постоянные потребовались, то в этих объяснениях сказка бы утонула. Продолжай, больше вопросов нет.

Да ладно прикидываться, подумал я. Как будто ты уже из Мишки не вытянула, что ему известно и о всех событиях, и о том, какую роль ты в этих событиях играла. Быть такого не может!

Но вслух этого, естественно, не сказал, а продолжил, без лишних комментариев.

— Так вот, «таджичкой» звали девчонку, и жила она не разберешь как. Приворовывала, естественно. И вот залезла она раз в большой дом и ахнула: сколько же в нем всякого хорошего добра! И, особенно, всякого шмотья и косметики высшего пилотажа — того, чему женское сердце пуще всего радуется, так? И вот начала она пользоваться этим шмотьем и этой косметикой, скоро уже и стесняться перестала, потому что хозяев не видать. А какие хозяева, когда зима? Но дом на отоплении газовом, так что и пожить в нем можно. И стала она жить, рассчитывая с весной, с теплом, слинять, чтобы хозяева её не застукали. Ведь рот тепле везде приткнуться можно… Я пока правильно рассказываю?

— Правильно, — кивнула Татьяна. — Добавь еще, что у этой девчонки хахаль был. Можешь назвать его по-сказочному, прекрасным принцем. Если бы хахаля не было, то она бы нижним бельем меньше интересовалась. А так, когда хозяева приехали, то обнаружили, что все самое соблазнительное и кружевное белье перемеряно и перепробовано, а часть белья исчезла. И лифчики и трусики атласные, красные и палевые, с особыми вырезами, и такие колготки с узором, которые надевать не стоит, если не хочешь мужику голые ноги показать… Словом, именно тем пользовалась, что не для удобства постоянной жизни, а для того, чтобы перед любовником казаться.

— А зачем же такое белье в доме было? — спросил Мишка. Ревниво спросил.

— А потому было, что в хорошем доме все должно быть, всяких-разных вещей запасец, — ответила она. — Мало ли, как жизнь повернется.

Вот так обогнула она этот риф (а то ещё и дровишек в огонь Мишкиной страсти подкинула), а я продолжил: