Похороны месье Буве

— В июле тысяча восемьсот девяносто седьмого года, я успела это уточнить. Помню, была такая же лучезарная погода, что и сегодня.

— Как вам показалось, он тогда уже задумал бежать?

— К несчастью, я не приглядывалась к нему. На другой день я уезжала в Туке, где мы обычно проводили лето и куда вскоре должен был приехать мой жених. Задним числом я чувствую себя виноватой. Но это было самое обычное его краткое появление, с обедом в полном молчании, ибо отец всегда держался мрачнее в присутствии сына.

— Не думаете ли вы, что между ними произошло какое-то объяснение?

— Готова поклясться, что нет. Это было бы не в духе ни того, ни другого.

— Вы уже оценили ситуацию с юридической точки зрения, мэтр Гишар?

— Я успел только вскользь переговорить об этом с моей клиенткой и другом, и она, позвольте мне сказать это от ее имени, не хотела бы, чтобы смысл ее визита был истолкован превратно. Газеты говорили о некоей миссис Марш и ее дочери, которая, стало быть, приходится дочерью… Гастону Ламбло.

Как ни странно, все произносили это имя с некоторым колебанием, не зная, что предпочесть: Марш, Ламбло или Буве, и как будто испытывая неловкость, оттого что приходится отбросить то последнее имя, под которым умер жилец мадам Жанны. Ведь он сам его выбрал, как выбрал по собственной воле образ жизни, а значит, и смерти.

— Миссис Марш приходила ко мне со своим адвокатом, — сказал начальник полиции.

— Я это тоже прочитал в газете. Юридически ее позиция уязвима.

— А сегодня утром у меня также побывал компаньон Сэмюэла Марша — под этим именем он основал прииски в Уаги. — Он повернулся к мадам Лэр: — Знаете ли вы, что ваш брат, кажется, оставил довольно значительное состояние?

— Могу вас уверить, что это меня совершенно не заботит.

— Помимо девятисот франков и нескольких золотых монет, найденных у него под матрасом…

Это заставило ее улыбнуться, и в ее улыбке промелькнула нежность. Она была единственной из всех троих, кто мог за фигурой старого Буве, много лет прожившего на набережной Турнель, увидеть мальчишку, потом юношу, каким он остался в ее памяти.

— Именно это удивляет меня больше всего и, если бы не шрам, заставило бы меня засомневаться, — сказала она.

— Золотые монеты?

— В матрасе! Это так мало похоже на Гастона!

— Не считая этого маленького богатства, он был состоятелен, очень состоятелен, если судить по тем данным, которые я только что получил из бельгийского банка. Он был практически единственным владельцем приисков в Уаги, которые оцениваются более чем в сто миллионов бельгийских франков.

— Тогда я начинаю понимать его!

— Что вы хотите сказать?

— Что, располагая таким состоянием, он имел еще и маленькую кубышку золотых монет, спал на них и время от времени брал по штучке для повседневных нужд. Вы не понимаете?

— Не совсем.

— Должно быть, он при этом улыбался своей кривой улыбочкой. Этакая шуточка, розыгрыш!

— Вы полагаете, что в семьдесят шесть лет он сохранил вкус к розыгрышам?

— Только когда постареешь, понимаешь, что, в сущности, люди мало меняются к старости.

И она озорно улыбнулась, думая, вероятно, не о брате, а себе самой.

— Притязания миссис Марш спорны, и я не представляю, что решат суды. Если брак объявят аннулированным и отцовство не будет доказано…

— Нет-нет! Повторяю, я не за этим пришла. Если эта молодая дама действительно дочь моего брата…

— Это относится к моей компетенции, — вмешался поверенный. — Предоставьте решать эти вопросы юристам. Им тут придется изрядно поломать голову!

Мадам Лэр поднялась. Она не стала облачаться в траур, снимать драгоценности, не плакала, за всю беседу не сказала ничего такого, что сделало бы ее тягостной, и в ее манере держаться была такая же прозрачность и легкость, как в воздухе этого погожего дня.

— Скажите, а… могу я его видеть?

— Я не уверен, что тело еще у нас.

— Так его увезли из квартиры?

Она заметила это с явной досадой. В ее голосе послышался упрек.

— Мы были вынуждены это сделать. Вы, видно, еще не знаете, что ночью в эту квартиру кто-то проник?

— Кто?

— Между нами говоря, мы не имеем об этом ни малейшего представления. Но тот, кто входил туда, тщательно все обыскал, именно он обнаружил золотые монеты в матрасе.

— И он их не унес?

— Видимо, из квартиры ничего не исчезло, и это весьма непонятно. Консьержку, которая все последние годы каждый день убирала у вашего брата, допрашивали три раза. Она знает или думает, что знает все, что было в квартире. К ее памяти взывали всеми способами. Ей никогда не попадались на глаза никакие бумаги, документы, ничего такого, что имело бы смысл похитить. Это отсутствие документов — особый штрих дела. Ведь у нас у всех, кто бы мы ни были, с годами накапливается целый архив официальных бумаг или личных записей, писем, фотографий, да мало ли чего! — Почему она опять так улыбнулась? — Однако у этого человека семидесяти шести лет не оказалось ничего, кроме удостоверения личности на имя, которое, как мы теперь установили, ему не принадлежало.