Похороны Мойше Дорфера. Убийство на бульваре Бен-Маймон или письма из розовой папки

— Я хочу рассказать, как она сидит у фонтана, ест халву и смотрит на пляски… Половецкие.

— Рассказывайте, но только без «Половецких плясок».

— Почему?

— Потому что вы плохо знаете музыку.

— Это не музыка, это пляски.

— Но из другой оперы.

— А из другой оперы нельзя?

— Конечно, нет! Вы что — из Черновиц?

— Да. А вы?

— Я из Кишинева. Понимаете разницу?

— Понимаю.

— А если понимаете, так не спорьте. У нас разный культурный уровень.

— Хорошо, не спорю… Можно мне рассказывать?

— Говорите, что там у вас?

А он сидит у ворот на солнышке, щелкает семечки, засоряя бороду, треплется со стариками, врет им что-то про дальние страны. Жарко. Хамсин. В стороне два воина сговариваются насчет революции, потому что царь давно не воюет, и вот теперь, видишь, взял себе новую бабу, и, выходит, опять сиди без денег. Воины, они воины и есть, каждый при своем месте и деле. Устроят революцию, поставят нового царя и повоюют немного. Но дяде обязательно нужно вмешаться в чужие дела. Ему не сидится у ворот и он затевает интригу. Дядя встает и идет стучать. «Ну погоди, жидовская морда!»… И опять ведь люди правы.

— Почему вы употребляете такие оскорбительные выражения?

У нас за такое морду били. Вы что — антисемит?

— Нет.

— Почему же вы употребляете такие выражения?

— Ну, как вам сказать?.. Они употребляются. От меня это не очень-то и зависит.

— Вы хотите сказать, что они идут из вашего нутра?

— Примерно так.

— Значит, вы все же антисемит. У вас антисемитское нутро.

— Совсем нет.

— И не уговаривайте меня. С этим все ясно. А скажите, почему у вас старик еврей изображается стукачом? Разве это для нас типично?

— Дело, видите ли, не в типичности. А в том, что старик может долго сидеть у ворот, семечек — слава Богу! — хватает, но он будет так сидеть и сидеть, а действие не двинется. То есть оно, конечно, двинется немножко, на один еще акт, революционно-террористический, и замрет, и цикл сократится.

— А еврею не нужно вмешиваться в гойские дела — вы это хотите сказать?

— Именно.

— Вот здесь вы правы. Незачем нам это. У них своя компания, а у нас своя.

Если один жид пошел стучать, значит, все жиды — стукачи. Воины, чуя беду, помчались, гремя доспехами, спотыкаясь о щиты и копья, к руководителю национально-освободительного движения. Руководитель испугался, но не показал страха перед рядовыми революционерами. «Что мне эти жиды!» — сказал он. Он сказал «мне», он не сказал: «нам». В те времена роль личности в истории еще не оспаривалась. Но сознательность масс уже пробуждалась, и воины, переглянувшись, решили не забыть про бонапартизм руководителя. «Что мне жиды! — сказал руководитель. — Они думают, что они — народ особенный? Если их баба спит с царем, так им все можно? Всюду они суются! Хотят искоренить коренное население — не выйдет!» Так сказал вождь, и тайный секретарь занес историческое изречение в седьмой том полного собрания сочинений вождя.

Далее нужно действовать, что, конечно, труднее, чем изрекать исторические изречения. Вы заметили, что революционеры только говорили: воины обсуждали свои планы, а вождь изрекал изречения? Никто до сих пор не действовал.

— Кроме дяди-еврея.

— Верно. Потрепавшись у ворот, он пошел стучать. А воины не побежали за ним, чтобы объясниться по-хорошему и попросить его не ябедничать.

Ай да мы!

— Мой совет жаждущему ассимиляции: не меняйте фамилию, не женитесь на гойках. Все зря. Вас выдаст нос. Проникните в суть ассимиляции: замените действие трепотней по поводу действия — всякий гой тотчас признает в вас своего, хорошего парня, хотя вы и еврей. Этническая группа «свой-парень-хоть-и-еврей» может рассчитывать на постепенное врастание в коренной народ, наподобие ордынцев, варягов, остзейцев, чувашей и мордвы.

Следуя своей гойской позерской сути, вождь стал изображать перед воинами провидца и раскинул карты, чтобы определить план сражения. Пиковая дама грустно усмехнулась, дама бубен подмигнула, а червонный король, соглашаясь, покивал головой. «Прекрасно! — сказал вождь. — Король ничего не подозревает, блондинка радуется, а пиковой брюнетке — конец! Мы совершим уничтожение ихней нации в порядке первого революционного акта. Возбудим ярость масс и жажду крови, а потом ярость и жажду обернем против… не скажу кого». Воины почувствовали правый уклон и соглашательство, но сказать ничего не сказали. «Я так думаю, что по закону полагается предупредить их за две недели». Воины опять переглянулись: в реввожде проглядывал бюрократ. Воины не хотели ждать, но и не возразили, прикинув, что за две недели можно будет присмотреть — где и что у этой нации спрятано.

— О! Начинается! Погром начинается! А вы говорите — стучать! И правильно! Какое нам дело до их революции! У вас получается, что было б лучше, если б Мордехай помог этому хулигану!

— Но стучать-то нехорошо!

— Что значит!.. Если вы знаете, что к соседу должен забраться вор, вы его не предупредите, соседа?

— Неподходящая аналогия!

— Оставьте! Все правильно!