Похороны Мойше Дорфера. Убийство на бульваре Бен-Маймон или письма из розовой папки

Они снова отмерили пять шагов на ровном месте и еще по десять, внимательно глядя на землю и отбрасывая веточки и камушки, окурки, апельсиновую кожуру и автобусные билеты, которые попадались на пути.

— Паркет! — сказал Гриша и притопнул. Надя снисходительно улыбнулась ему с дистанции в двадцать пять шагов.

— Ну что, можно начинать? — спросил Рагинский.

— Метнем жребий! — лихо сказала Надя.

— Какой еще жребий? — сварливо спросил Рагинский. Солнце слегка отодвинулось за табачный киоск; ветер переменился, готовясь задуть хамсином.

— Четвертая статья четвертой главы гласит: «Вынимают жребий, кому из противников стать на каком месте», — сказала Надя. Они посмотрели в сторону дуэлянтов. Макор и Алик сидели в густой тени, на желтой скамейке. Алик ничего не делал, а только сидел. Макор зубрил слова из карточки.

— Стерва ты, Надя! — разозлился Рагинский. — Занудная стерва, вот кто ты! Полюбуйся! Они не ждут своей последней минуты! Не думают о том, что один из них сейчас упадет как подкошенный! Они не принимают дело всерьез! А все твое занудство! Им же скучно! Ты погляди!

— Тогда я пойду! — смиренно сказала Надя и поправила косу, в который-то раз стараясь не сетовать на людскую неблагодарность.

— Я тебе пойду! — сказал Рагинский. — Я тебе так пойду, что своих не узнаешь!.. Мечите жребий! — сказал он, поворачиваясь к Грише. — Жарко-то как!.. — жалобно сказал он, отходя в сторону, и сел на жухлые листья, заменявшие здесь траву.

— Как метать? — спросил Гриша Надю. — «Морского», что ли, кинуть?

— Экое плебейство! — вздернула Надя подбородок. — Кладут в шапку бумажки, на которых должно быть написано…

— На фиг шапку! — слабым голосом крикнул Рагинский. — Пусть кинут «морского»!

Гриша отошел к дуэлянтам и тихо заговорил с ними, указывая на барьер и края дистанции. Надя решительно подошла к Рагинскому.

— Послушай! — сказала она спокойным голосом. — Это явное нарушение правил: нет врача и нет экипажа…

— Надя! — проникновенно обратился к ней Рагинский. — Надя! Ты — дура!

— Вот так всегда… — упавшим голосом сказала Надя.

— И уверяю тебя, моя милая, что это до ста двадцати, аминь! — сказал Рагинский поднимаясь, потому что Гриша уже развел противников по местам.

— Стойте! Стойте! Остановитесь! Он убьет его! — раздался чей-то крик.

«Вот! Наконец-то все как надо», — удовлетворенно подумал Рагинский. К ним, спотыкаясь, бежал Хаим. Он толкнул Рагинского и встал между Аликом и Макором.

— Отними у них пистолеты! — закричал он Грише. — Прекратите сию же минуту!

— Успокойтесь, Хаим! — сказал Рагинский. — Никто никого не убьет. Мы здесь так устали и так соскучились… И жарко… Гришка, пойдем к тебе водку пить назло хамсину!

— Пойдем! — обрадовался Гриша и поддал ногой барьер. Щебенка разлетелась. Дуэль не состоялась. Ветер вовсю громыхнул жестью и затряс верхушками деревьев. Солнце давно покинуло зенит и утомленно клонилось к закату.

Глава об уклонизме

Кроме планируемой и ожидаемой массы социального продукта социальный эксперимент создал за последние шестьдесят лет несколько типов неожиданных включений. Когда кончилась Война и выяснилось, что лучше не стало, появились сидельцы. Воевавшие за светлую жизнь обнаружили, что светлая жизнь сумеречна. Привыкшие ходить в атаку, они выразили себя в действиях, которые грозили посадкой. Их было немного; слой сливок пропорционален количеству молока. Большая часть этого поколения была выбита Войной. Сливки быстро сняли и употребили.

Стиляги родились до Войны, а выросли в сумерках. В темноте все кошки серы, и стиляги старались внешне не быть похожими на других. Андрей Битов рассказывал, что до недавнего времени в Ленинграде можно было встретить сорокалетнего человека в зеленом костюме, ярко-красном галстуке, велюровой шляпе, в ботинках на толстой микропористой подошве, с волосами, которые, достигнув плеч, загибаются кверху изящной волютой. Когда он снимал шляпу, обнаруживался примятый и поредевший кок. Этот человек остался верен идеалам своего поколения. Он оглядывается по сторонам, ожидая появления представителя власти, который прикажет ему срезать волосы и сменить зеленый костюм на черный, не выделяющийся в сумерках.

Младшие современники этого человека и следующее поколение изучили сложные ремесла, дающие академические звания, и пытались выразить себя в академической карьере. Светлее от этого не стало, но появилось некоторое количество людей, спокойно убежденных в том, что, если возможно в результате некоего физического эксперимента вывести формулу и определить изменения состояния сходных предметов в разных условиях, следовательно, можно определить изменения поведения людей (сходных предметов) в условиях нагревания, охлаждения, остывания, воздействия электрического тока и т. п. Социальный эксперимент физиков не преследовал, а стимулировал их деятельность, создавал для них наилучшие условия, подтверждая тем самым справедливость их теорий.