Похороны викинга

Тогда я обратился к седоусому легионеру: «Эй, ты, доложи коменданту, что майор де Божоле прибыл из Токоту с подкреплением. Вынь свою трубку и пошевеливайся. Слышишь?»

И тогда, друг мой, мне стало не по себе, хотя невероятная истина мне и не мерещилась. Почему этот старик был неподвижен, как египетский Бог? Почему все они были, как каменные статуи? Почему в форту стояла такая абсолютная тишина и ничто не двигалось в ослепительном солнечном свете?

Где часовые и комендант? Почему никто не отпирает мне ворот? Почему не слышно ни голосов, ни звука шагов? Почему на меня обращают так же мало внимания, как на жука, ползающего в песке?..

Как во сне, я объехал вокруг форта и видел все больше и больше этих неподвижных людей. Один из них стоял без кепи, и на его лбу я заметил маленькую круглую дырку. Он был убит. Убит на своем посту. Он продолжал держать свою винтовку, будто собирался стрелять. Я близорук, вы это знаете. Но тут я понял: они все были мертвы. Все.

– Почему они не спят сном утомленных победителей? – спрашивал я себя несколько минут тому назад. – Они спят этим сном. Все! «Пали на поле чести».

Я проехал обратно к тому месту, где стоял на своем последнем посту седоусый старик. Я снял кепи и извинился перед ним. У меня на глазах выступили слезы, и я, Анри де Божоле, майор спаги, не стыжусь в этом признаться.

Я сказал:

– Прости меня, друг. Что сказали б вы, англичанин?

– Как вы насчет чая? – произнес мистер Джордж Лоуренс и вытащил из-под койки корзину с припасами.

Майор де Божоле наскоро проглотил свой хрустящий от песочной пыли завтрак и продолжал рассказывать. Джордж Лоуренс лежа на спине, выпускал кольца дыма и внимательно за ним следил.

– Я, разумеется, понял, что кто-то должен был остаться в живых. Ведь кто-то стрелял, когда я подъезжал к форту. Эти трупы не могли сами встать в такие невероятно жизненные позы. Тот, кто их расставил, должен быть живым.

В девяти случаях из десяти люди падают назад, когда их убивают стоящими. Кроме того, где же раненые? Во всяком бою их бывает больше, чем убитых. Кто-то должен был остаться там, в казарме. Но почему нет часового на вышке? Даже самый последний рядовой второго разряда понимает, что это необходимо.

«Так или иначе, я скоро разрешу загадку», – думал я, смотря на мой приближающийся отряд. Мой сержант, очевидно, как и я, опасался ловушки. Отряд подходил рассыпанным строем.

Я приказал трубачу сыграть тревогу, потом полковой сигнал.

После каждого сигнала я ждал, что кто-нибудь появится на крыше, что ворота откроются… Ни звука… никакого ответа. Опять сигнал, и опять никакого ответа.

Наверное, последние оставшиеся в живых тяжело ранены. Тот, кто расставлял караул мертвых, был при этом ранен и лежит у их ног или внизу на своей койке. Я велел трубачу прекратить и приказал сержанту изготовить длинную веревку из верблюжьих пут, из поводьев, из чего угодно и забросить на стену. Потом велел сержанту привести Растиньяка. Растиньяк был пьяницей, бандитом и бездельником. По нем давно скучал штрафной батальон, знаменитый батальон «весельчаков».

– Разрешите мне полезть? – спрашивает трубач и отдает честь.

– Молчать! – прикрикнул я на него и, повернувшись к Растиньяку велел ему со спины верблюда лезть на стенку.

– Никак нет, – отвечает Растиньяк. – Разрешите мне в ад отправиться мертвым, а не живым. Можете меня пристрелить.

– Это я могу, – ответил я и вынул револьвер. – Подъезжай на своем верблюде под водосточный желоб. Встань на спину верблюда и прыгай на желоб. Перелезешь через стену и откроешь изнутри ворота.

– Никак нет, – снова сказал Растиньяк. Я поднял револьвер, а сержант выхватил у него винтовку.

– Кафар? – спросил я. Так мы называем безумие, охватывающее европейцев, особенно любителей абсента, на этом краю света. От однообразия и невыносимой скуки они бунтуют, кончают с собой, танцуют голыми, а иногда воображают себя ящерицами, императорами или маятниками.

– Мне просто не хочется быть незваным гостем у покойников, занятых строевым учением, – отвечает Растиньяк.

– В последний раз говорю – иди! – пригрозил я, целя ему между глаз.

– Идите сами, господин майор, – ответил он, и я спустил курок. Правильно я поступил или нет?

– Не знаю, – ответил Лоуренс и широко зевнул.

Раздалось щелканье курка, и Растиньяк улыбнулся. Приветствуя форт, я выпустил все пули из моего револьвера в воздух.

– Ты останешься в живых, чтобы попасть в полевой суд. Оттуда попадешь в штрафной к «весельчакам».

– «Весельчаки» лучше покойников, – ответил он, и сержант взял его под арест.

– Покажи этому трусу дорогу, – сказал я трубачу. Тот мгновенно бросился на стенку и исчез за ее зубцами. Он был храбрецом.

– Пока ворота не откроются, мы будем считать, что крепость занята противником, – сказал я сержанту, и мы отъехали от стенки к отряду.

Мы стояли и ждали. Мои солдаты не сводили глаз с форта. Напряжение достигло предела. Из этого невероятного форта не носилось ни звука. Все так же полощется флаг и те же мертвецы целятся из винтовок в пустоту и в нас…

Две минуты… пять… семь… Что случилось? Неужели трубач попал в ловушку?