Похоть

Аманатидис понял, что спрашивать доктора Болонского университета ему больше не о чем, а идти к Долорес Карвахаль — неприлично поздно. А вот нанести визит мсье Лану было ещё вполне допустимо. И Аманатидис, предварительно растолкав сонного Спироса Сарианиди и потолковав с ним, направился к Рене Лану. Француз тоже ещё не спал.

Приглядевшись к мсье Лану, Аманатидис подумал, что готов поставить десять против одного, что этот человек не убивал. Слишком интеллигентен. Слишком. Нет, интеллигенты тоже убивают, но — интеллигентно. Это убийство было диковатым для французского мсье.

— Следствие располагает некоторыми данными, согласно которым, вы часто встречались с убитой?

— Нет, — француз покачал головой, — миссис Тэйтон казалась мне особой несколько неуравновешенной и странной, я никогда не искал с ней встреч. Я женат, счастлив в браке, зачем мне такие приключения?

— Вы не искали с ней встреч. А она с вами?

Рене Лану вздохнул.

— Не будем говорить дурно о мёртвых.

— Понятно. Но вы, когда увидели убитую, вернулись в гостиную и закричали что-то о злом жребии. Это слышали все. Почему вы решили, что убийство — злой жребий этой женщины?

Рене Лану выглядел растерянным и смущённым. Он несколько минут мялся, но потом всё же с явной неохотой рассказал Аманатидису, что не так давно им повезло раскопать богатейшее захоронение, которое, однако, накрывало другое. В этом нижнем женском захоронении ими была обнаружена табличка с надписью на микенском языке, одном из диалектов древнегреческого. Это была эпитафия некой Галатее. «Из ничего жизнь снова возвращается в ничто, и злой жребий вдруг уничтожает в июне цветущую жизнь, и от неё, лежащей здесь, остаётся лишь одно пустое имя — Галатея». Вот он и вспомнил вдруг об этом. «Злой жребий вдруг уничтожает…»

— Странное совпадение, вы не находите? — осведомился Аманатидис.

Лану это находил. И был весьма изумлён. Но объяснить это совпадение рационально не мог. И ведь странно, что речь в эпитафии идёт об июне, а сегодня как раз тридцатое. Разве не странно?

— И фреска, которую обнаружил на раскопе диктериона дон Карвахаль, тоже очень странная. На ней у женщины — удивительное сходство с миссис Тэйтон. Мы все были в недоумении, — сообщил мсье Лану.

На просьбу мистера Аманатидиса показать ему фреску, Рене сопроводил его в лабораторию. Аманатидис несколько минут рассматривал картину, потом вернул её, ничего не сказав.

А что было сказать-то? Мистические совпадения случались и в жизни Аманатидиса, но он всегда видел в них только случайности. То, что убитая была весьма распутна и при этом похожа на какую-то древнюю шлюху из старого лупанара — ну и что из этого можно извлечь? Ничего. Из земли выкапывается древняя эпитафия — и под неё, как по заказу, находится покойница с таким же редким именем? Слишком фантастично, но чего на свете не бывает? И хотя две случайности подряд порождают некоторое сомнение в их случайности, скорее, в этом проступает какая-то нечитаемая закономерность, но в ведение полиции расследование подобных вещей не входит.

После этого Аманатидис распрощался с Рене Лану и устроился на кушетке в гостиной с паспортами археологов, решив пока поразмыслить на досуге. Он провёл время до полуночи достаточно продуктивно. Завтра надо расспросить Долорес Карвахаль, хоть он теперь ждал от этого разговора меньше, чем раньше. Если сестрица похожа на брата — из неё много не выжмешь. Необходимо поговорить с четой Винкельманов, и с Лоуренсом Гриффином. Но вот беда — о чём? Уточнённое время смерти давало им всем, включая Тэйтона, железобетонное алиби: без пятнадцати пять они видят её живой, а максимум через сорок пять минут она мертва. В начале шестого археологи впятером возвращаются на виллу. Миссис Тэйтон уже мертва? Всё это время её ищет Хейфец, но зайти в сад с другой стороны виллы не догадывается. Тут же мелькают и все остальные, но, как назло, те, кому нужно убить Галатею Тэйтон, имеют алиби, а не имеют его те, кому она и без того совершенно не нужна.

При этом хорошо проступила и личность жертвы Απ' έξω κούκλα κι από μέσα πανούκλα[10]. Бельграно назвал её проституткой, вежливый Карвахаль безмолвно сказал то же самое, интеллигентный Лану тоже не стал плохо говорить о мёртвых, стало быть, ничего хорошего о покойнице сказать не мог. Но мотивы убийства этой блудной дамочки не совпадали с возможностями. Аманатидис задумался. У него было странное чувство, что он уже прикоснулся где-то к истине. Истина… И познаете истину, и истина… сведёт вас с ума. Нет, истина сделает вас свободными. Это евангелие от Иоанна…

Аманатидис проснулся на рассвете. Оказывается, он так и уснул на кушетке в гостиной, хорошо, что Мелетия принесла ему плед, не то он бы замёрз ночью.

Археологи оказались ранними пташками, вилла медленно просыпалась. Бельграно не счёл произошедшее накануне убийство поводом нарушить режим дня и на рассвете бултыхнулся в бассейн, Винкельман, как обычно выбритый до синевы, спустился к завтраку минута в минуту.

Аманатидис внимательно рассматривал подозреваемых при свете дня.