Похожая на человека и удивительная

Все-таки наши люди не такие уж дремучие. Ну и что такого, если городские жители, как и сто, и двести, и триста лет назад солят капусту и огурцы, делают заготовки на зиму и за год выпивают море пива и водки – в суммарном объеме? Они, наши люди, смотрят американские фильмы, а американцы любят пофилософствовать о вечном или о чем-то, очень похожем на вечное, люди читают Акунина и Дэна Брауна, интересуются историей, эзотерикой и инопланетянами. И наш журнал покупают, чтобы понять, что те, кто имеет право занимать наше внимание на экране, нравиться нашим мамам и нашим детям, они тоже что-то из себя представляют, те, кто часами сидят вечером у нас на кухне, отгороженные от нашей реальной жизни светящимся экраном, тоже личности, не хуже нас, а то и лучше.

Так что я отнюдь не свободна. А мне нужна свобода? Разумеется. До определенных пределов. Это заложено в нашем генокоде. Кому-то она больше нужна, кому-то меньше, кого-то устраивает несвобода как залог уверенности в завтрашнем дне. Кстати, и меня тоже. Я повязана по рукам и ногам своей дурацкой профессией. Но зато я уверена, что завтра буду сыта, обута, одета, смогу заплатить за квартиру, за отдых, а главное – я буду востребована, я буду нужна. Но почему-то все чаще и чаще я представляю, что живу где-то, где вода не льется из крана, где тепло нужно устраивать себе самому, своими руками, и где пойти можно не туда, куда ведет дорога, а куда ты хочешь пойти. Может, именно так размышлял Ван Гог, перед тем как отрезать себе ухо и поехать жить на теплый остров к женщинам, не требующим от него соблюдения никаких условностей? Люблю – целую тебя и живу с тобой, не люблю – не целую и не живу. Впрочем, насчет этой стороны жизни с некоторых пор условностей и у нас стало меньше. Не надо для этого уезжать к туземцам и отрезать собственные уши.

Глава 42

Сначала появился пес. Прибежал, обнюхал меня молча, сел рядом, потом лег. То ли сторожа´, то ли охраняя. Я не решилась погладить его, хотя очень хотелось. Ведь именно такой я всегда представляла свою собаку. Умной, спокойной, веселой, очень верной. Будет ли она пуделем или доберманом-пинчером, или же кем-то еще – дело десятое.

Потом пришел он. Ничего не спрашивая, как будто бы совсем не удивившись, что я здесь, в его доме, подошел ко мне, обнял, погладил по голове, что-то проговорив, но я не разобрала, что. Но точно что-то такое, от чего хочется жить и жить, и смеяться, и ждать далекого лета, и радоваться наступившей за ночь зиме, бежать по чистому, только что выпавшему легкому снегу в осенних сапожках, чувствуя тонкой подошвой холодную землю.

Потом как-то сразу появились дети, двое. Мальчик рос быстрее и становился похожим на него. А девочка, милая и тихая, играла рядом со мной, взглядывая на меня глазами моей мамы – серо-зелеными, круглыми, как будто всегда чуть удивленными, но в отличие от маминых – очень спокойными. Потом появился еще ребенок, и еще…