Похожая на человека и удивительная

Я несколько раз набирала номер Климова, думая сказать ему если не о своей не очень удачной поездке к нему, то о его будущей книжке, но каждый раз решала позвонить в следующий раз. Чуть попозже, когда соберусь с мыслями. Но надо же как-то называть книжку… Я перебирала названия отдельных его сказок, связанных одной сюжетной линией и героями, пока у меня само не пришло замечательное название: пусть книжка называется «Пряничный Лес». Одного из главных героев его друзья зовут Пряником – за то, что он слишком добрый, мягкий, всем уступает. Да, конечно, – Пряничный Лес. Это так мило, уютно. Понравится маленьким девочкам, да и мальчикам, может быть, тоже. Они ведь только делают вид, что их не трогает ничто милое и симпатичное, и беззащитное. Ведь им как раз больше всего и нравятся именно такие девочки, несмышленые трогательные милашки, – нормальным мальчикам, по крайней мере.

Как интересно. Со мной рядом как будто появилась некая бестелесная, но вполне определенная сущность. Не материальный, но ощутимый душой образ. С ним можно даже поговорить. Он как будто тебе что-то ответит. О нем заботишься – вернее, о том, чей это образ. Если все время думаешь о ком-то, то мысли твои становятся энергетическим сгустком, реальностью, они тебя будят, не дают уснуть, когда ты очень устала, велят принимать решение.

Но как бы я ни думала о Климове, как бы душа моя ни рвалась к нему, я звонить ему не собираюсь. Почему? Наверно, я не могу бороться за чье-то чувство. Отчего-то такая борьба меня уничижает. Я не смогла бы встать посреди двери, упереться руками в косяки и сказать: «Не пущу!», если бы от меня уходили. Я не смогла – когда уходил когда-то Сутягин, оставив после себя пустое, никак и никем не восполнявшееся место. И я не могу просить: «Приходи!», если он сам не приходит. Это очень несовременно, с этим трудно жить среди растерянных мужчин, потерявшихся в неожиданной свободе, данной им нашим временем, явно переходным – знать бы только к чему.

Глава 44

Я ехала на интервью с известным певцом и старалась настроить себя на мажорный лад. Ничего хорошего я о нем не знаю. Поет он отвратительно. Голосом, на мой вкус, не обладает никаким – ни хорошим, ни средним. Внешность сомнительная, вероятно, у стилистов-гримеров-постижеров уходит много сил на создание его образа – сладковатого, миловатого, но с оттенками мужественности. Вот такое сложное сочетание. А мне нужно написать о нем позитив. О нем и о его новой семье. Интересно, о какой по счету?

Ехать пришлось за город. В этом поселке я еще не бывала. Два КПП – один за другим. Если в одном ошибутся, в другом, может, и зацепят подозрительную личность. А ведь именно здесь недавно произошло какое-то громкое убийство. И КПП не помогли. Впрочем, если просто один вполне законный житель элитного поселка захочет убить другого, от этого охрана не убережет.

В доме певца меня радушно встретили, проводили в гостиную, усадили на мягкий диван, предложили чаю. Я же никак не могла найти в себе точку опоры, чтобы перестать раздражаться. Надо зацепиться за что-то нормальное, настоящее. Посмотреть на какой-нибудь цветок. Монстера с политыми искусственным глянцем листьями, привязанными к искусственному стволу. Нет, не пойдет. Толстый разноцветный попугай в золоченой клетке – ну просто из мосфильмовских запасов, из детских фильмов шестидесятых годов про бедных принцесс, которых не пускают на свежий воздух из царских хоро´м. Или вот, за окном – голубая елка. Она-то хотя бы настоящая. Пусть и пересаженная на этот бывший подмосковный пустырь из какого-то заповедного леса.

Отчего меня это все так раздражает? Я ведь не завидую такому богатству? Я достаточно обеспеченный человек. Нет, не завидую. Цветаева когда-то писала «люблю богатых». А вот я, похоже, не люблю. А кого люблю? Бедных? Наверно. Если выбирать между теми и этими…

Люблю бедных. Не пьяниц опустившихся, не потерявших человеческий облик нищих и бомжей, а ту бедность, которая, возможно, и не догадывается, что она бедна. Люблю аккуратные подоконники, тщательно протертые выстиранными и выглаженными тряпочками, любовно выращенные цветы в нарядных горшках, люблю бабушек в чистых платочках, и вообще – аккуратное, простое, гордое собой, своей незамысловатой и честной красотой.

А не люблю детей-мажоров, откормленных, лоснящихся от лишних жиров и углеводов, наследующих вместе с богатством родителей их наглость и спесь. Не люблю их родителей, в шкурах зверьков ценных пород, в очках, скрывающих глаза от солнца и от вопросительных взглядов тех , других, которым не достались ни шкуры, ни острова в океане, ни даже хороший кусок нашей собственной, среднерусской равнины. Не люблю их собачек, наряженных по последней моде, с глупым тявканьем оповещающих мир о том, что их вывели, наконец, пописать…

Певец вышел ко мне в скромных джинсах, серо-голубой рубашке, улыбаясь, легко встряхивая слегка подкрашенными светлыми волосами. Просто пай-мальчик, шестидесятого года рождения.