Похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе

— Я тоже Квачи. Причем не ашордиевский дворянин, и не фаль­шивый князь, не камер-юнкер по случаю, не мошенник, не альфонс и не предатель. Подлинный Квачи — это я!

— Что ты привязался? Чего тебе надо?

— Хочу хотя бы раз услышать от тебя правду. Скоро тебя пове­сят, хотя бы перед смертью сними личину.

— На кой шут тебе правда? Правда — удел дураков, дикарей и младенцев.

— А как же искренность? Верность? Преданность?

— Кому преданность?! Гришке и Николаю? Я еще не спятил!

— Что-то ты переменился — в который уж раз...

— Убирайся отсюда! — и Квачи в сердцах бросился на своего двой­ника. Но лишь пустоту хватали его руки.

— Хи-хи-хи! — захихикал бесенок и прошмыгнул в узенькую щель под дверью.

Квачи бросился к дверям и стал колотить обеими руками.

— Чаво тебе? Чаво стучишь?

— Папиросу! Хоть одну папиросу!

Сторож без слов зашаркал куда-то.

Квачи повернулся. И увидел перед собой окровавленного Распу­тина. Святой укоризненно покачивал головой:

— Так-то ты отблагодарил меня!..

Побледневший Квачи отшатнулся, потом бросился к святому, но опять лишь пустота осталась в его руках.

Из глубины каземата, словно светящееся пятно, выступила Вера Сидорова; за ней высунулась седая голова старухи Волковой из Ку­таиси; за старухой показалась Таня и множество знакомых и незна­комых жертв Квачи. Они плевали ему в лицо и вопили:

— Так тебе и надо! Сегодня тебя вздернут! Прекрасно!

Квачи вертелся волчком, отбивался, размахивая руками:

— Пустите!.. Помогите!!.

— Не кричи,— откликнулся из-за двери сторож и спокойно посо­ветовал.— Потерпи еще часок, и все кончится.

От этих слов вздыбленная душа Квачи постепенно угомонилась. Он опять подумал:

— Значит, меня повесят? Не может быть! Верно, пугают, хотят сломить... А, может быть, уже ставят виселицу. Господи Всевышний!..

И только упомянул Всевышнего, в душу впорхнул кто-то незри­мый: "Настал час искупленья. Покайся, ибо скоро предстанешь пред Господом..."

Квачи замер, затих. Он вдруг понял, что через несколько часов умрет... Перейдет в небытие... Там не будет ни тьмы, ни времени, ни пространства... Что же там будет?.. Небытие. Значит, что-то все-таки существует, раз там будет небытие... Значит, я буду жить в этом не­бытии, в этом ничто... Какая-то бессмыслица: Квачи будет в небытии?!.

"Будешь! — шепчет незримый.— Молись, и получишь прощение.. Толпитесь — и отверзется".

— Отче наш, иже еси на небесех! — с трепетом сердечным про­шептал Квачи.— Да святится имя твое, да будет воля твоя...

Вдруг он прервал молитву. Размякшее сердце опять затвердело, как кремень.

— Ах, глупости все это! — пробормотал Квачи, как зверь заметал­ся по камере и бросился на дверь:

— Папиросу! Проси чего хочешь за одну папиросу!

— Чичас,— отозвался сторож и неспеша пошаркал куда-то.

Минут через десять железный засов лязгнул и заскрипела око­ванная дверь. Полуслепой старик, держал в одной руке папиросы, а в другой — клещи. Он задвигал черной воронкой рта и вышамкал:

— Сперва дай зуб.

— Что?

— Я сказал, дай зуб.

Квачи оглядел камеру.

— Зуб? Какой зуб?

— Твой зуб. Твой золотой зуб.

— Да ты, никак, спятил!

— Я-то? Не, я в своем уме...— и его рот воронкой скривился, вро­де как в ухмылке, а маленькие серые глаза хитро сощурились.— Ты арестант новый, а потому не понимаешь. На что тебе золотой зуб? Все равно с собой унесешь.

— Ну..

— Вот я и говорю — на что золотой зуб? На том-то свете... И-и, кто сосчитает, сколько я зубов надергал вот этими клещами. Понача­лу все дивятся, шумят, а потом ничего...

— Так дорого за одну папиросу?

— Кому папироса, а у кого последнее письмо беру для передачи.

— Берешь и, верно, рвешь? Все равно никто не узнает!

— Ни-ни-ни! — со страхом прошамкал старик и перекрестился: — Боже упаси! Последнее письмо — это святое...

— Значит, и мое письмо отправишь?

— А как же! Как только тебя похороним, перво-наперво зайду в церковь, помолюсь за тебя, а опосля отправлю письмо.

У Квачи заблестели глаза: в его возбужденном мозгу с лихора­дочной быстротой заработала мысль.

— Хорошо... Надо бы и мне написать. Отцу. А ты потом отпра­вишь... Принеси-ка перо и бумагу.

— Чичас... чичас... — зашлепал губами старик.

Квачи лег на железные нары и затих.

Старик вернулся с карандашом и листом бумаги.

— Положи на стол,— беспечно сказал Квачи.

Старик вошел в камеру и зашаркал в угол, где был прикреплен к стене железный откидной столик.

В то же мгновение с тахты прыгнул тигр. В камере раздался ко­роткий хрип. Квачи забросил старика за спину, закинув левую руку, зажал его горло, а правой рукой схватил дрыгающиеся ноги. Некото­рое время он стоял, согнувшись, и на спине у него дергался удушен­ный старик.

Через пять минут, переодетый в одежду сторожа, он осторожно подошел к воротам крепости. В углу двора, расставив деревянные но­ги, чернела виселица. "Моя..."— подумал сынок Силибистро, и дрожь пробежала по его спине.

Светало.

Во двор крепости въехал автомобиль. Остановился, урча мотором, посигналил. Из машины спрыгнул военный в тулупе и вошел в канце­лярию тюрьмы. Затем автомобиль стал разворачиваться и, когда раз­вернулся, шофер тоже вылез из него и зашел в казарму.