Квачи затаился у окна, выходящего на тюремный двор. Во дворе выкликают фамилии тех, кого сегодня отпускают на свободу. Неужели опять он ждет напрасно!..
Вдруг до его слуха донеслось:
— Иванэ Чиликашвили!
— Иванэ Ширикашвили!.. Иванэ Личикашвили! — повторяли в разных концах надзиратели.
— Здесь я, здесь... Здэс! — откликается по-русски Квачи и бежит к выходу.— Павлов, прощай!
— Прощай!.. — бормочет Павлов.— Навсегда!.. — обнимает Квачи и обливается слезами.
А Иванэ Чиликашвили спит, что тот булыжник у реки.
Квачи торопливо подвязался платком (зубы разболелись), сунул под мышку котомку и выскочил в коридор.
Скатился по лестнице, выскользнул во двор, обмяк, насупился, и неуклюжей мужицкой походкой пошел к воротам.
Возле ворот караульное помещение.
— Фамилия и имя? — спрашивают из караулки.
— Иванэ Чиликашвили, твои хвори мне,— по-простецки, на деревенский лад откликается Квачи.
— Сколько лет?
— Кажись, тридцать, твои хвори мне.
— Тридцать? — переспрашивает караульный и, оторвавшись от книги, разглядывает Квачи.
— Кажись, так... А там кто е знает... Можа, поболе, а можа помене.
— Что это с тобой? От чего перевязан?
— Зубами маюсь, твои хвори мне,— куксится и стонет Квачантирадзе -Чиликашвили,
— Когда попал в Метехи?
— Да неделя, почитай или около...
— За что взяли?
— Ни за что, твои хвори мне. Вроде бы я это... как его. Вроде бы я не того, и не там...
Караульный больше не слушает, сует ему в руку листок с печатью и говорит:
— Бери, не то еще раз попадешься... А теперь ступай, и чтобы я тебя больше не видел!
— А чего мне тут делать, твои стоны мне!..
Ворота со скрипом распахиваются. Голова у Квачи кружится, сердце готово выскочить. Часовые смотрят так, словно все знают. Он просеменил мимо, пересек улочку и пустился под гору. Под скалой тоже прохаживаются часовые. Квачи почти бежит через маленькую мощеную площадь и прыгает в коляску.
— В сторону Сиони! Гони!
Коляска катится мимо Сиони и Анчисхати, кажется, что она ползет.
С берега Куры поднялись к Саперным казармам.
Проклятое место! Настоящая ловушка! Перекресток между Московской улицей и Верийским спуском не проскочить: на каждом шагу агенты, прямо капкан!
— Гони, браток! — Квачи нахлобучил шапку и затаился.— Налево! А здесь — направо!.. Стой!
Теперь он пойдет пешком, шмыгнет проходными дворами, запутает следы. Береженого Бог бережет...
Но вот и дом его верного друга.
— Бесо! Дорогой мой, Бесо!.. Ну, как ты? Как Джалил?.. Есть ли у вас деньги?..
Бесо — молодец, пытался устроить побег Квачи. Умница — он все имущество обратил в драгоценности и готов хоть завтра отправиться в путь. Подойди к своему старшему брату и наставнику, он еще раз прижмет тебя к сердцу. А теперь беги и обрадуй Джалила...
— Значит так: завтра на рассвете отбываем. В поезд сядете не здесь, а в Мцхете. Оденетесь попроще. Не бриться и не умываться. Саквояжи не брать. Барахлишко сложите в котомки. Все. Увидимся утром!
Сказ об исходе
Трое небритых молодцов заявились в ту самую батумскую гостиницу, о которой говорил Павлов.
— Седьмой номер свободен?
Оказалось — занят. Поселились в шестом. Бесо крутится вокруг седьмого, обнюхивает его постояльца. Джалил шепчется со знакомыми контрабандистами. Квачи в тревоге ждет результатов.
Наконец Бесо появляется со связкой ключей.
Прибегает запыхавшийся Джалил и докладывает:
— Ага, увисе готово! Завтра ночь можим айда.
После полудня Бесо сообщает:
— Пора — он ушел обедать...
Джалил встал у лестницы, Бесо отпер седьмой номер. Квачи отвинтил дверцу печи. Разворошил золу. Вскричал:
— Здесь, Бесо!!! Все здесь!!
Через пять минут все трое покинули гостиницу.
А еще через час, переодетые в аджарскую одежду, вышли из Батуми.
Их вел настоящий аджарец — неразговорчивый, быстроногий и зоркий. У каждого на плече была палка, на конце которой болтался небольшой узелок.
Форт Степанова обошли справа. Одолели густой кустарник. По мосту перешли через Чорохи и свернули налево. Довольно долго шли крадучись. Наконец в деревне Симонети, забрались в маленькую хижину. Аджарец исчез.
Он объявился, когда уже стемнело и сказал:
— Идемте, батоно!
Волком трусит быстроногий аджарец. За ним поспешают Квачи, Бесо и Джалил. Кукурузные поляны сменились кустарником, кустарник — лесом. Дорога сузилась в тропу, затем и тропа исчезла. Подъем все круче. Лунный свет не проникает в гущу леса. К полночи перевалили через горную гряду и вышли на опушку леса.
— Ждите здесь,— обронил аджарец и исчез в кустах.
Присели, осторожно перешептываясь.
Аджарец за час обернулся и привел проводника. Пошли дальше. Спотыкались, задыхались, обливались потом. Переведя дух, приступили к подъему на скалистую гору, ощетинившуюся редким кустарником. Шли чутко — чуть не на цыпочках. Второй аджарец то и дело отклонялся от пути, всматривался в редеющую тьму, а вернувшись, призывал к пущей осторожности. В одном месте плешивый склон пришлось преодолевать ползком.
Наконец, выбравшись на голубоватую поляну, аджарец обернулся и сказал:
— Все, братья, мы у турков! Земля урусов кончилась...