Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая

— Я тебе докажу обратное, Водичка. Знаешь Неклапову улицу на Вышеграде?[73] У слесаря Воборника там была мастерская. Он был редкой души человек и в один прекрасный день, вернувшись с попойки домой, привел к себе ночевать еще одного гуляку. После этого он долго лежал, а жена его перевязывала ему каждый день рану на голове и приговаривала: «Вот видишь, Тоничек, если бы ты пришел один, я бы с тобой только слегка повозилась и не запустила бы тебе в голову десятичными весами». А он позднее, когда уже мог говорить, отвечал: «Твоя правда, мать, в другой раз, когда пойду на попойку, с собой никого не приведу».

— Недоставало бы еще, чтобы этот мадьяр захотел нам запустить чем-нибудь в голову, — рассердился Водичка. — Схвачу его за горло и спущу его со второго этажа по лестнице. Полетит у меня, что твоя шрапнель. С мадьярской шпаной нужно живо расправляться. Нечего с ними няньчиться.

— Водичка, да ведь ты много не выпил. Я выпил на две четвертушки больше, чем ты. Пойми, что нам подымать скандал нельзя. Я за это отвечаю. Ведь дело касается женщины.

— И ее хрякну, мне это все равно. Ты, Швейк, плохо, брат, старого Водичку знаешь. Раз, в Забеглицах, на «Розовом острове», одна этакая харя не хотела; со мной танцовать, — у меня, дескать, рожа опухлая. Правда, что и говорить, рожа у меня была опухлая, потому что я аккурат пришел с танцульки из Гостиваржа, но посуди сам, такое оскорбление от этакой шлюхи! «Извольте и вы, многоуважаемая барышня, говорю, получить одну, чтобы вам обидно не было». Разок ей смазал, а она свалила садовый стол, за которым сидела, вместе с папашей, мамашей и двумя братцами. Только кружки полетели. Но мне, брат, весь «Розовый остров» был нипочем. Были там знакомые ребята из Вршовиц[74], они мне и помогли. Излупили мы этак пять семейств с ребятами вместе. Небось и в Михле[75] было слыхать. Потом в газетах напечатали все честь-честью: на семейном гуляньи в таком-то саду, устроенном таким-то благотворительным кружком таких-то уроженцев такого-то города и так далее… А потому, говорю, как мне помогли, так и я всегда своему товарищу помогу, коли уж на то пошло. Не отойду от тебя ни на шаг, ни за какие коврижки. Плохо, брат, ты мадьяров знаешь… Не ожидал, брат, я, что ты от меня захочешь отделаться; свиделись мы с тобой после стольких лет, да еще при таких обстоятельствах…

— Ладно, уж пойдем вместе, — решил Швейк. — Но надо действовать с оглядкой, чтобы не нажить беды.

— Не беспокойся, товарищ, — тихо сказал Водичка, когда оба уж вошли в ворота. — Я его ка-ак хрякну… — и еще тише прибавил — Вот увидишь, с этой мадьярской рожей не будет много работы.

И если бы в воротах был кто-нибудь, кто понимал по-чешски, тот уловил бы доносившийся с лестницы довольно громко произнесенный лозунг Водички «Плохо, брат, ты мадьяров знаешь!» — лозунг, который зародился в тихом кабачке над рекой Литавой, среди садов прославленной Кираль-Хиды, окруженной холмами, о которых с проклятием в душе будут до самой смерти вспоминать солдаты, ходившие туда и до войны и во время войны на занятия, где их теоретически и практически обучали избиению и резне.

Швейк с Водичкой стояли у дверей квартиры господина Каконя. Раньше чем нажать пуговку звонка, Швейк заметил:

— Слышал ты когда-нибудь пословицу, Водичка, что осторожность — мать мудрости?

— Это меня не касается, — ответил Водичка. — Нельзя ему давать время рот разинуть…

— Да и мне тоже не с кем особенно якшаться-то, Водичка.

Швейк позвонил, а Водичка громко сказал:

— Ейн, цвей — и полетит со всех лестниц.

Открылась дверь и появившаяся в дверях прислуга спросила по-венгерски:

— Что угодно?

— Nem tudom[76], — презрительно сказал Водичка, — Научись, девка, говорить по-чешски.

— Verstehen Sie deutsch?[77] — спросил Швейк.

— A pischen[78].

— Also, sagen Sie, der Frau, ich will die Frau sprechen, sagen Sie, dass ein Brief ist von einem Herr, draussen in Kong[79].

— Я тебе удивляюсь, — сказал Водичка, входя вслед за Швейком в переднюю. — Как это ты можешь со всяким дермом разговаривать?

Закрыв за собой дверь, оба стояли в передней. Швейк заметил:

— Хорошая обстановка. У вешалки даже два зонтика, а вон тот Иисус Христос на картинке тоже неплох.

Из комнат, откуда доносился звон ложек и тарелок, опять вышла прислуга и сказала Швейку:

— Frau ist gesagt, dass sie hat kà Zeit; wenn wass ist, dass mir geben und sagen[80].

— Also, — торжественно сказал Швейк, — der Frau ein Brief, aber halten Küschen [81].

Он вынул письмо поручика Лукаша.

— Ich, — сказал он, указывая пальцем на самого себя, — Antwort warten hier in die Vorzimmer [82].

— Что же ты не сядешь? — сказал Водичка, сидевший уже на стуле у стены. — Возьми себе стул. Стоит, точно нищий. Не унижайся перед этим мадьяром. Будет еще с ним канитель, вот увидишь, но я, брат, его ка-ак хрякну…

— Послушай-ка, — спросил он после небольшой паузы, — где это ты по-немецки научился?

— Самоучкой, — ответил Швейк.