Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая

— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я всегда голоден. Если у кого остается хлеб, — так я тут же вымениваю его на папиросы, и все мне мало, такой уже я уродился. Думаю: ну теперь уж сыт — ай нет! Минуту спустя начнет у меня опять в животе урчать, как до еды, и глядь, он, стерва, опять дает о себе знать. Иногда думаю, что уж взаправду хватит, что больше в меня уж не влезет, так нет тебе! Как увижу, что кто-нибудь ест или почую какой-нибудь запах, и сразу в животе, точно его помелом вымели: опять начинает заявлять о своих правах. Я тут готов хоть гвозди глотать! Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, — я уж не раз просил: нельзя ли мне получать двойную порцию. Из-за этого я был в Будейовицах у полкового врача, а тот вместо двойной порции засадил меня на два дня в лазарет и прописал мне в день лишь чашку чистого бульона. «Я, — говорит, — покажу тебе, каналье, как тебе твоей порции не хватает! Приди еще только раз, так уйдешь отсюда как щепка». Мне никак нельзя, господин поручик, видеть вкусных вещей, да и простые возбуждают во мне такой аппетит, что у меня слюнки текут. Осмелюсь просить, господин обер-лейтенант, сделайте такую божескую милость, распорядитесь, чтобы мне выдавали двойную порцию. Если мяса не будет, то хотя бы давали картошку, кнедлики, немножко соуса, ведь это всегда остается.

— Довольно с меня твоих наглых выходок! — ответил поручик Лукаш. — Видали вы когда-нибудь, старший писарь, более нахального солдата, чем этот балбес: сожрал обед да еще хочет, чтобы ему выдавали двойную порцию. Этот обед тебе колом выйдет! Старший писарь, — обратился он к Ванеку, — отведите его к капралу Вейденгоферу, пусть тот его покрепче привяжет на дворе около кухни на два часа, когда будут раздавать гуляш. Пусть привяжет повыше, чтобы он держался только на самых цыпочках и видел, как в котле варится гуляш. Да устройте так, чтобы подлец этот был еще привязан, когда будут раздавать гуляш, чтобы у него слюнки потекли, как у голодной суки, когда та трется у колбасной. Скажите повару, пусть его порцию разделит и раздаст.

— Слушаю-с, господин обер-лейтенант. Идемте Балоун.

Когда они уже уходили, поручик задержал их в дверях и, глядя прямо в испуганное лицо Балоуна, победоносно провозгласил:

— Ну что? Добился своего? Приятного аппетита! А если еще раз проделаешь со мной такую штуку, я тебя без всяких пошлю в военно-полевой суд!

Когда Ванек вернулся и объявил, что Балоун уже привязан, поручик Лукаш сказал:

— Вы меня, Ванек, знаете, я не люблю делать таких вещей, но я не мог поступить иначе. Во-первых, вы знаете, что когда даже у собаки отнимают кость, так и она огрызается. Я не хочу, чтобы возле меня жил негодяй. Во-вторых, то обстоятельство, что Балоун привязан, имеет крупное моральное и психологическое значение для всей команды. За последнее время ребята, как только попадут в маршевый батальон и знают, что их завтра или послезавтра отправят на позиции, делают что им вздумается. — Поручик с измученным видом тихо продолжал — Позавчера во время ночных маневров должны были мы действовать против учебной команды вольноопределяющихся за сахарным заводом. Первый взвод, шедший в авангарде под моей командой на шоссе, более или менее соблюдал тишину, но второй, который должен был итти налево и расставить под сахарным заводом дозоры, тот вел себя как возвращающаяся с загородной прогулки молодежь. Поют себе и стучат ногами, так что в лагере было слышно. Кроме того на правом фланге шел на рекогносцировку местности около леса третий взвод. Это было от нас на расстоянии по крайней мере десяти минут ходьбы, а все же ясно было видно, как эти мерзавцы курят: повсюду огненные точки. А четвертый взвод, тот, который должен был быть арьергардом, чорт знает каким образом вдруг появился перед нашим авангардом, так что был принят за неприятеля, и я сам должен был отступить перед собственным арьергардом, наступающим на меня. Это была одиннадцатая маршевая рота, которую теперь мне дали. Что я из этой команды могу сделать? Как они будут вести себя во время боя.

При этих словах Лукаш сложил руки как на молитву и сделал мученическое лицо, а нос у него вытянулся.