Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

— Ну, как вам сказать… Признаться, от природы я очень щепе­тильный и робкий человек. Как говорят евреи, — «балаботеше»! Мамень­кин сынок. В детстве я ходил со скрипкой и в белоснежных гетрах до колен. Но половое созревание потребовало денег, а деньги привели к опасностям: стрельба, пожары, рэкет, налоговый погром. Боюсь, что при раздаче судеб я прихватил чей-то номерок. Я всё время пребываю в страхе. В ледяном поту! Так что Артуром больше или Артуром меньше, что это меняет?

Она мягко улыбнулась и, помолчав, спросила:

— Вы не могли бы оказать услугу?

— Любую!

— Мне звонил небезызвестный вам Аркадий Иванович и просил о деловой встрече. Я согласилась, а сейчас ехать не могу. Вы не могли бы его предупредить?

Берлянчик получил словесное описание Аркадия Ивановича («по­хож на Ленского в годах», — кажется, что вот-вот запоёт); информацию о времени и месте встречи, попрощался и ушел. Доблестный Алкен подогнал «Фиат» к самой парадной. Он держал дверцу наготове, а другую сторону прикрывал своей крохотной спиной, спасая Додика от снайперского выстрела. Это сразу успокоило Берлянчика: он по­нял, что Артур уехал, и реальная угроза позади. Додик знал, что Алкен готов жертвовать собой только в условиях полнейшей безопас­ности.

— Шеф, быстрее! — торопил шофер. — Не держи голову свечой — пригнись!

Берлянчик сел в машину и назвал адрес. Но «Фитат» с визгом развернулся и направился в другую сторону, к Екатерининской пло­щади. Там Алкен сделал несколько кругов, наблюдая за идущими сле­дом машинами и, убедившись, что погони нет, повел «Фиат» в нужном направлении. На углу Еврейской и Карантинного переулка Додик вы­шел из машины. Он заглянул в маленькое угловое кафе, но никого, похожего на «Ленского в годах», там не обнаружил: видимо, Арка­дий Иванович запаздывал. Было по-осеннему тепло и сыро. Туман опустился на деревья и крыши домов, срезая очертания предметов на уровне человеческой груди. Перед Додиком темнела парадная, ко­торая хранила те же тайны, что и в его далеком послевоенном детст­ве…

Семья Берлянчиков жила на Канатной за углом, и сюда, на раз­валку бывшего еврейского музея, сбегалась детвора сразу двух до­мов: Канатной, 28 и Еврейской, 2. Ребятишки бегали по закопченным кирпичным стенам и подбирали полусгоревшие клочки древних еврейс­ких книг. Там же они играли в футбол, но не резиновым мячом — это была недостижимая роскошь, а старым женским чулком, который наби­вался тряпками и выворачивался наизнанку.

Из дома на Канатной Берлянчик-отец ушел на фронт. Он был ко­мандиром части НКВД. Под Витебском часть была окружена и разгромлена, а ее командир-еврей расстрелян. Однако ночью он выполз из траншеи, заваленной трупами, ушел к партизанам и в одном из боев застрелил эсесовца, в кармане которого обнаружил фотографию своего расстрела. Этот снимок Берлянчик-старший хранил до конца дней своих. В дальнейшем он вернулся в родное НКВД и в качестве офицера-парла­ментера решил судьбу одного из старинных белорусских городов: спас его от боев и разрушений. В конце апреля сорок четвертого года Бер­лянчик-старший, получив отпуск, побывал в Одессе и, прежде всего, рас­стрелял жену своего старшего сына: она выдала румынам стариков-Берлянчиков, которых добрая украинская семья подкармливала в старень­ком кладбищенском склепе. Он пригласил невестку в парк Шевченко, за­вел на малолюдную аллею и там, обмениваясь новостями и анекдотами, выстрелил ей в затылок. За это он чуть было не попал под трибунал, но обошлось: в то время самосуды иногда сходили с рук.

В конце сороковых годов началась чистка евреев из органов, и Берлянчика-старшего отправили в отставку. Это было время послевоен­ного сталинского НЭПа. Кровавый Иосиф Виссарионович был пионером ры­ночных реформ, и во всем, что не касалось идеологии, большим либера­лом. У него была самая разболтанная армия в мире, построенная на де­магогии воспитания солдата (что привело к огромным потерям сорок первого года); сытая рабочая аристократия, нравственная медицина, а в городах практически правил капитал. Именно при этом коммунисте № 1 наживались состояния, которые не снятся многим «новым русским». «Держались» рестораны, универмаги, гастрономы, базы, цеха и даже це­лые фабричонки и заводики. Они легко переходили из рук в руки. Рас­четы производились естественным, как нагота, образом: приносили деньги и хлопали по рукам. Иногда клялись на портрете вождя — это было единственной юридической формальностью.