Похождения поручика Ржевского

— Не говорите глупостей. Наши разведчики хорошо информированы. Например, мы знаем, что вас здесь около 5 тысяч. Нас же гораздо больше, и мы шутить не намерены. В вашей обороне полно прорех и мы все их используем. Не говоря уже об артиллерии. Так что будьте благоразумны, позовите генерала.

— Но он сейчас отдыхает…

— Мы можем его легко разбудить. В каком доме находится его резиденция? Мне стоит поднять руку, и артиллеристы начнут свою пристрелку.

— Пушки есть и у нас, к тому же за стенами…

— Зато у вас нет казаков, которые не только пиками славно владеют, но обожают воевать по ночам. Пластуны, слышали про таких?

— Что за твари?

— Их в ночи не видно и не слышно, но утром ваши артиллеристы окажутся мертвы, а генерал Дюрот будет находиться в нашем плену. Вы тоже можете составить ему компанию. Как ваше имя и звание?

— Вы наглец, гусар. Кстати, вы-то не назвались!

— Извольте: ротмистр Ржевский, кавалер четырех орденов. Обожаю стрелять в цель и рубиться на саблях. Не желаете сойтись в поединке? У меня на счету не хватает одного офицера…

— На каком счету?

— На личном. Девятнадцать уже есть, а двадцатого никак судьба не подбросит.

— Вы пустозвон и бахвал, ротмистр!

— А вот это уже оскорбление, и я с полным правом вызываю вас на дуэль.

— Дуэли во время войны? Что за чушь!

— Чушь не чушь, а при завтрашнем штурме я буду вас целенаправленно искать. Ибо успел запомнить в лицо. Впрочем, штурма может и не быть: наш командир почему-то не любит проливать кровь, даже чужую. Итак, я жду генерала.

— Можете ехать обратно: генерал не будет разговаривать с ротмистром.

— Наш генерал Винценгероде из немцев, а они не любят подставляться под пули. Полковник Давыдов Дюрота устроит?

— Возможно, — дрогнул, наконец, офицер.

— Через полчаса он прибудет на переговоры. Надеюсь, вы обеспечите ему более радушный прием и полную конфиденциальность?

— Возможно.

— Ну, до завтра, в случае чего.

Вернувшись в свое расположение, Ржевский сказал, ухмыляясь, Давыдову:

— Берите их тепленькими. Я их запугал.

И стал подробно рассказывать о своих хитрушках.

Глава пятьдесят первая Встреча с Пушкиным

Как известно, девушки, вкусившие восторги секса, стремятся к самому частому их повторению. Маша Трубецкая в этом стремлении пыталась опередить всех известных Городецкому дамочек. Она отыскивала его в разных уголках Зимнего дворца, где он с рабочими монтировал электрические сети, и увлекала то за портьеру, то за гигантскую вазу, то за пальму и отдавалась с прямо-таки детской непосредственностью. Потом она обустроила постель в пустующей чердачной комнате и там уже оттягивалась по полной, то есть часа по два, со стонами, криками и восторженными признаниями. Туда Макс ходил строго после окончания своих работ, то есть часов в пять пополудни. Обедать ему, конечно, не приходилось и потому ужинал он за двоих. Елена Васильевна чуть над ним посмеивалась, говоря:

— А ведь вы, Максим, живете в воплощении мужской мечты: вас обожает знатная и юная красавица, исполняет любые эротические фантазии, слушает, затаив дыхание и даже замуж не просится — ибо ее за вас, простого дворянина, никто не отдаст. Впрочем, вы, похоже богаты и богатство ваше растет, а это в наши времена уже многое значит. Император вполне может возвести вас в графское достоинство в благодарность за важную государственную услугу — освещение его дворца. Вот тогда вы сможете претендовать на любую фрейлину, даже княжеского рода…

— Позвольте вам возразить, милая Елена, — говорил благодушно замаскированный пенсионер. — Самым приятным временем суток у меня являются вечера, проводимые в вашем обществе. Только с вами я могу полностью расслабиться и быть самим собой. Любые ваши слова действуют как бальзам на мою душу. И я вам признаюсь: мою мужскую силу Трубецкая выкачала вроде бы досуха. Но сейчас я сижу рядом с вами, радуюсь вам и чувствую, как сила эта оживает. Вы не откажете мне в капельке своей ласки? В ответ Милованова заливалась совершенно молодым, девичьим смехом и пересаживалась на колени к Городецкому. В один из сентябрьских дней Максим также присматривал за монтажом стальных труб для проводов, как вдруг проходивший мимо невысокий черноволосый господин лет сорока (с обширными бакенбардами и вислым носом) остановился, посмотрел в его сторону и спросил:

— Вы — Городецкий?

«Е-мое, это же Пушкин!» — осознал Макс, меж тем как голос его сказал:

— Да.

— Мне про вас написал Белинский. В странном таком стиле: рекомендовал как успешного журналиста и изобретателя, но при этом вяло. С ним это бывает, когда он человеку завидует. Вдруг вы появляетесь здесь и все уже о вас говорят. Так вот вы какой… Похожи и на изобретателя, и на светского человека, причем совсем молоды. Впрочем, я не представился: Пушкин, Александр Сергеевич, камер-юнкер.

— Вы самый знаменитый поэт России, — по-прежнему тихо возразил Городецкий.

— Так уж и самый, — усмехнулся Пушкин. — Жуковский куда маститей меня будет. И Грибоедов с Державиным.

— Их с трудом будут вспоминать, а вас будет знать каждый русский человек.