Отлично помню, что я был против его кандидатуры.
Серьезное дело политического сыска нельзя поручать безвестным пьяницам: агентам, не прошедшим специальной подготовки, не имеющим большого опыта…
(Долгоруков — Потапову)
…Кто такой этот Зимин? Мне эта фамилия неизвестна. Неужели нельзя было проследить, чтобы это весьма щепетильное дело было поручено агенту понадежнее? Установите, кто непосредственно ведал всем этим в Москве.
С ужасом представляю лицо Государя, когда он узнает об этом скандале!..
(Тучков — графу Крейцу)
…Вот вам, пожалуйста, Милостивый Государь Генрих Киприянович, какое ужасное происшествие! А я ведь чувствовал это, когда это чудовище с манерами лакея появилось в моем кабинете. Я уже тогда знал, как оно все будет. Я предупреждал Генерала Потапова, предупреждал Вас, но меня не послушались.
Генералу Потапову угодно теперь все переворотить наизнанку и представить дело таким образом, что, мол, Петербург к назначению этого чудовища не имеет отношения. Это неслыханно! Князь Долгоруков сам одобрил эту кандидатуру по причинам, всем нам хорошо известным, а именно потому, что это чудовище — из его дворовых людей.
Вот и представьте себе, что же нынче: Граф Толстой оболган, и мы подставили его под удар. Слава богу, что не дошло до действий. Ведь могло бы случиться самое ужасное.
Вот что получается, когда люди начинают стараться ради себя, а не ради Государя и Отечества.
(Из письма Л. Толстого — Т. А. Ергольской)
…Я нынче еду из Москвы, сам не знаю куда — в Бугуруслан или в Елтон, решу в Самаре… Мальчики здоровы, Москва нам не нравится, По журналу слава Богу. Целую ваши руки…
(Тучков — Шеншину)
…и в течение полугода Вы, Ваше Высокоблагородие, не могли распознать сего недоразумения, а аккуратно докладывали мне весь этот вздор да еще отправляли деньги этому чудовищу неизвестно на что…
(Крейц — Тучкову)
Кто конкретно предложил эту кандидатуру, теперь установить трудно, почти невозможно, и единственное, что я позволю себе утверждать, что решение это созрело не в моем ведомстве…
(Крейц — Неизвестному)