Похождения Стахия

И, словно догадавшись о его мыслях, Бьерн пояснил, что пение девчонки, конечно, не напрямую связано с воспоминанием о древнем шведском кушанье. Это пение усиливает его тоску по отчизне, и мнится ему тогда самое разное. «А все Железная Голова! – заключил Бьерн. – “Мы должны совершить необыкновенные подвиги, чтобы приобрести славу и честь”, – передразнил он короля Карла ХII. – Тщеславный мальчишка! Сколько людей лишилось крова из-за его жажды славы, оторвалось от родины. Он же не видел, понимаешь, Стахий, в том трагедии! Даже подбадривал нас, солдат, обещанием увести так далеко, что мы будем лишь раз в год получать вести из дома. И увел! Я более двадцати лет не имею вестей от матушки. – Глаза Бьерна увлажнились, и он продолжал с большею горячностью: – Железная Голова! Правильно прозвали его турки. Осыпал в походах солдат золотом. Зачем оно, когда нечего на него купить? Опустошенные земли, разоренные хозяйства. Всюду нищета и голод. Мы питались павшими лошадьми, крали у них овес. Да что овес! Ели разную мерзость.

Один солдат не выдержал, показал Карлу заплесневелую корку. И что же? Железная Голова съел ее и невозмутимо изрек: “Нехороша, но есть еще можно”. Какое счастье, что он сложил наконец голову в Норвегии. Как жаль, что не произошло это раньше, до моего пленения. Не выбраться мне отсюда. Не выбраться».

А в далекой Швеции его никто не ждал. И страна была уже совсем не та, какую он оставил. Северная война низвела ее, мощную и благополучную, до разряда стран второстепенных. Жизнь ему там пришлось бы начинать с нуля. И все-таки он мечтал припасть к родной земле и копил на осуществление этой мечты деньги. Чего только ни делал! И конюшни чистил, и огороды копал, и воду носил, и соль испанскую нанялся вывозить. В 1718 году пришел из Москвы в Переяславль указ направлять в Петербург иностранцев, желающих поставлять испанскую соль. Он вызвался первым – ухватился за возможность бесплатно оказаться за пределами России, а там бежать. Однако за границу его не выпустили. Денег больших на соли он не нажил. Пришлось вернуться в Переяславль.

Размышляя о судьбе шведа, волонтер шел по чистенькой Немецкой улице. Бока бревенчатых домов на ней были обшиты досками, стриженые липы отгораживали дворы от дороги, и лужи помоев не хлюпали под ногами. Немецкие хозяйки и кухарки никогда не выплес кивали их на мостовую, а у себя на родине даже мыли перед своими домами булыжник.

Бьерна, как и рассчитывал, он застал в амбаре. Но это каменное толстостенное сооружение служило иным, чем обычный амбар, целям. Хозяин именовал его значительно «лабораториум» и допускал в него далеко не каждого. Допущенный должен был возвестить о своем приходе условным стуком. Волонтер, оглядевшись, не подслушал бы кто, постучал. Заскрежетали засовы, звякнули цепочки, заскрипела железная дверь. Бьерн лишь приоткрыл ее и проворно втащил волонтера вовнутрь.

– Там никого нет? – спросил тревожным шепотом.

– Куры бродят, – усмехнулся волонтер.

Предосторожность Бьерна в общем-то его забавляла. Не только в Немецкой слободе, но и в Борках давно знали, что швед не держит в амбаре зерна и других съестных припасов. Пытается он там изготовить золото! Настоящее золото! С помощью философского камня, «великого магнистерума». Но этот магнистерум ему никак не удается добыть.

Немцы смеялись над ним: алхимики перевелись в Европе лет сто назад, Россия вроде бы совсем обошлась без них. Люди весьма практичные, они осуждали его: под какой-то пустяк занимает прекрасное строение. Да в нем можно было бы лавку открыть. Но что со шведов возьмешь! – дикие люди.

Девки борковские полагали, что швед кое-чего в своем амбаре все-таки добился: сумел превратить обыкновенное железо в серебро. Уверяли волонтера: пять камней серебра, найденных где-то в Ряжске или под Ряжском и доставленных воеводе Воейкову, – дело рук шведа, природа тут ни при чем. Ведь не нашли больше ни одного камушка, как ни искали!

Бьерн не опровергал домыслов и продолжал рядиться под алхимика. Волонтера встретил, как обычно, в белом, хоть и несвежем, халате-переднике и в белом же колпаке. Как-то прежде он объяснил, что белый цвет благотворно влияет на опыты. Потому не только одежда должна быть в лабораториуме белой, но и обстановка: всякие шкафчики, полки, скамейки. Стены и печь он не ленился белить. И еще говорил, что успеху в его деле способствуют картины. Трудно было этому поверить. Картины такие престранные, коих волонтер и во дворцах не видывал. На одной – дракон почему-то заглатывал свой хвост. На другой – из яйца вылуплялся красный лев. На третьей под ветвистым деревом лежала корона, в ней – яйцо. Трехглавая змея подбиралась то ли к яйцу, то ли к короне, туда же устремлялся ворон с ключом.