Тогда я рассказал им историю дона Альфонсо де Лейва. Они выслушали ее со вниманием; а когда я сообщил о том, как от имени этого сеньора отнес Самуэлю Симону те три тысячи дукатов, которые мы у него украли, Ламела прервал меня и обратился к Рафаэлю:
— Отец Иларио, — сказал он, — в таком случае этот добрый купец больше не имеет оснований жаловаться на ограбление, так как похищенное было возвращено ему с лихвою, и наша с вами совесть может быть совершенно спокойна на этот счет.
— В самом деле, — сказал эконом, — перед удалением в монастырь мы с братом Амбросио тайно отослали Самуэлю Симону полторы тысячи дукатов с одним добрым клириком, который согласился взять на себя труд пойти в Хельву для возвращения вышеозначенных денег. Тем хуже для Самуэля, если он способен был принять эту сумму после того, как сеньор де Сантильяна возместил ему все полностью.
— Но ваши полторы тысячи дукатов, — спросил я, — были ли ему доставлены в точности?
— Без сомнения! — воскликнул дон Рафаэль. — Я готов отвечать за честность этого клирика, как за свою собственную.
— Я тоже за него поручусь, — сказал Ламела. — Это — благочестивый священник, наловчившийся в таких поручениях: из-за вверенных ему сумм у него уже было два или три процесса, и все он выиграл с возмещением судебных издержек.
Наш разговор продлился еще некоторое время; затем мы расстались, причем они увещевали меня непрестанно иметь перед глазами суд божий, а я препоручил себя их святым молитвам. После этого я немедленно отправился к дону Альфонсо.
— Вы ни за что не угадаете, — оказал я ему, — с кем мне только что довелось продолжительно побеседовать. Я пришел сюда прямо от двух знакомых вам почтенных картезианцев, один зовется отцом Иларио, другой — братом Амбросио.
— Вы ошибаетесь, — ответил дон Альфонсо, — я не знаю ни одного картезианца.
— Простите, — возразил я, — вы в Хельве видели отца Иларио в роли комиссара инквизиции, а брата Амбросио в должности повытчика.
— О небо! — с изумлением воскликнул губернатор, — возможно ли, чтобы Рафаэль и Ламела стали картезианцами!
— Воистину так, — отвечал я. — Вот уже несколько лет, как они приняли постриг; первый из них — эконом обители, второй — привратник. Один стережет казну, другой — ворота.
Сын дона Сесара задумался на несколько секунд, затем покачал головой.
— Я сильно подозреваю, — оказал он, — что господин ко-комиссар инквизиции и его повытчик разыгрывают здесь какую-то новую комедию.
— Вы судите в силу предубеждения, — отвечал я ему, — но я говорил с ними и вынес более благоприятное впечатление. Правда, человеческая душа — потемки; но, по всей видимости, эти два мошенника, действительно, обратились на путь истинный.
— Это возможно, — сказал дон Альфонсо, — немало есть забулдыг, которые, возмутив мир своим распутством, затем удаляются в монастыри и предаются там суровому покаянию; от души желаю, чтоб наши два инока принадлежали к их числу.
— А почему бы и не так? — сказал я. — Ведь они добровольно приняли иноческий чин и уже долго ведут жизнь благочестивых монахов.
— Говорите, что хотите, — возразил губернатор, — а мне все-таки не нравится, что монастырская казна находится в руках этого отца Иларио, к которому я поневоле чувствую недоверие. Вспоминая то, что он рассказал нам о своих милых похождениях, я дрожу за отцов-картезианцев. Я готов вместе с вами поверить, что рясу он надел совершенно искренне, но вид золота может вновь пробудить корыстолюбие. Пьяницу, отрекшегося от вина, не следует пускать в погреб.
Несколько дней спустя подозрения дона Альфонсо вполне оправдались: отец-эконом и брат-привратник скрылись, захватив монастырскую казну. Эта новость, немедленно распространившаяся по городу, разумеется, развеселила всех насмешников, которые радуются всякой неприятности, постигающей богатых монахов. Мы же с губернатором пожалели картезианцев, но не хвастались знакомством с двумя отступниками.
ГЛАВА VII
Я
провел неделю в Валенсии, вращаясь в высшем свете и ведя жизнь графа или маркиза. Спектакли, балы, концерты, пиршества, разговоры с дамами — все эти удовольствия были доставлены мне сеньором губернатором и сеньорой губернаторшей, которым я так угодил, что они с сожалением отпустили меня в Лириас. Перед отъездом они даже заставили меня обещать, что я буду делить время между ними и своим эрмитажем. Было установлено, что зиму я буду проводить в Валенсии, а лето — в своем замке. Заключив со мной такое соглашение, благодетели мои, наконец, разрешили мне уехать, чтобы насладиться плодами их щедрости, и я отправился в Лириас, весьма довольный своей поездкой.Сипион, с нетерпением дожидавшийся моего возвращения, очень обрадовался при виде меня, а я еще усугубил его радость подробным рассказом о своем путешествии.