Покидая Аркадию. Книга перемен

Обернулся – перед ним стояла Маргарита, – торопливо вытряхнул сигарету из пачки, поднес огонь.

– Вам не холодно? – спросил он.

– Спасибо, – сказала она, снимая шляпку с вуалью. – Просто устала.

– Понимаю…

От нее пахло духами и еще чем-то, и когда Борис понял, что это запах ее пота, его бросило в жар.

– Мы же соседи? – спросила она. – Вот это ваш дом? С башенкой?

– С башенкой, – сказал Борис. – В заборе есть калитка, чтобы ходить друг к другу в гости без церемоний. – Вдруг подумал, что его слова о калитке могут быть истолкованы как намек, и уточнил: – Была калитка…

Она слабо улыбнулась, протянула ему свою сигарету и ушла.

Борис затянулся ее сигаретой – голова снова закружилась.

Незадолго до полуночи он попрощался с Маргаритой, пожав ей руку так сильно, что вдова посмотрела на него с удивленной улыбкой, и бегом бросился домой, на дачу.

Включил свет, налил себе виски из отцовских запасов, сел в кресло перед камином, вдруг вспомнил запах пота, которым обдала его Маргарита, и замотал головой, застонал, сказал вслух:

– Да что же это такое, а? Что же это за чертовщина!

Залпом выпил виски, налил снова, закурил, швырнул обгоревшую спичку в камин.

Сейчас он допьет виски, сказал он себе, и пойдет спать. Утром примет душ и уедет в Москву, чтобы больше никогда – никогда не видеть эту женщину, через две недели в Грибоедовском ЗАГСе под звуки свадебного марша он поцелует невесту, которая с той минуты станет его женой, а через два месяца они уедут в Швейцарию. Через год-полтора у них появится ребенок, года через три-четыре – второй, а потом – потом он допил виски, спустился в сад, отыскал в зарослях девичьего винограда калитку, кое-как справился с ржавой проволокой, которой калитка была привязана к столбику, сморщился, услыхав скрип петель, быстро пересек сад, вдыхая запах влажной палой листвы, толкнул дверь – двери в поселке почти никто не запирал – и поднялся по лестнице наверх, замер, пытаясь унять сердцебиение и соображая, в какой из трех спален находится она, вошел в дальнюю комнату, увидел при свете луны белые покрывала и чехлы, которыми была затянута мебель, повернулся, оказался лицом к лицу с ней, обнял ее сильное душистое тело, нашел губы, потянул за собой, не понимая, что она шепчет, торопливо расстегивая его рубашку, стал снимать с нее ночную сорочку – она подняла руки – и впился губами в ее шею, в ее ключицы, в ее грудь…

Он очнулся от звука дождя, посмотрел на часы – скоро пять, стал одеваться.

Маргарита лежала на боку, подперев рукой щеку, и смотрела на него – лицо у нее было почти черным.

Борис понимал, что должен что-то сказать на прощание, но ничего не сказал, вышел, осторожно закрыв за собой дверь, спустился вниз с туфлями в руках, сел на нижнюю ступеньку, стал обуваться, ругая себя за то, что даже не попрощался с ней, и вдруг замер, услыхав какой-то шум под лестницей, прислушался – кто-то всхлипывал.

Завязав шнурок, он заглянул под лестницу.

– Кто тут? – шепотом спросил он.

Протянул руку – пальцы наткнулись на голое плечо. Детское плечо. Он согнулся, влез в закуток, сел на пол, обнял девочку за плечи, она прижалась к нему и зарыдала. Он узнал ее – это была Гипатия, дочь домработницы, внебрачный ребенок академика Савицкого. Щуплое тихое существо, прятавшееся по углам и всего боявшееся, одинокое и несчастное.

– Ну что ты, – пробормотал он, – все пройдет…

– Папу жалко, – прошептала девочка, сглатывая, – и маму… всех жалко… они же все умрут, и я умру, и что же тогда будет, а?

– Будет то же, что и всегда, – сказал Борис. – Дождь, солнце, люди – все то же самое, только без нас. А мы, конечно, умрем, это правда. Все умирают.

Девочка всхлипнула, тяжело вздохнула.

Борис не знал, сколько они просидели под лестницей, а когда девочка наконец успокоилась, он выбежал из дома, вывел машину на улицу, поднялся к Марагрите, которая по-прежнему лежала в спальне среди зачехленной мебели, и сказал:

– Поехали! Собирайся, поехали!

– Не безумствуй, – сказала она, спуская ноги на пол, – на мне даже трусов нет…

Он схватил покрывало, набросил на нее, потянул за собой, спустились в прихожую.

– Сумочка! – спохватилась она. – Сумочка наверху!..

– Беги к машине, – сказал он, – я сейчас!

Она выбежала под дождь, оставив дверь открытой, и запрыгала босиком по лужам, придерживая покрывало на плечах.

Борис взлетел наверх, в ее спальню, схватил сумочку, выбежал в коридор, столкнулся с краснолицым широкоплечим коротышкой, ее отцом, он был в трусах и пижамной куртке.

– Вы что здесь? – закричал он возмущенно. – Вы тут кто?

– Сосед, – сказал Борис. – Ваш сосед.

Коротышка посторонился.

Борис сел за руль, вытер лицо ладонью, вжал педаль газа в пол.

У ворот им встретился желтый старик, который пристраивал свой стул у проходной, чтобы опять весь день выкрикивать одно и то же: «Пуго застрелился! Борис Карлович Пуго!»

Борис повернулся к Маргарите, подмигнул.

– Не смотри на меня, – сказала она. – Я на ведьму похожа.

– На привидение, – сказал он.

– Но мне-то за это ничего не будет, – сказала она. – А вот тебе…