Покидая Аркадию. Книга перемен

После обеда он поднялся в свой номер, опустил шторы, принял таблетку, лег и закрыл глаза. Он с раздражением думал о Диане, о ее рыхлой белой коже с синеватым отливом, о ее долгом теле, нескладном и неуклюжем, о ее плохо выбритых подмышках и ее закрытом купальнике, отороченном черным кружевом, не понимая, какого черта он взялся вдруг ухаживать за этой провинциальной барышней, не обладающей и сотой долей той красоты и сексуальности, которой с избытком в Ниночке, и, наконец, лекарство подействовало, и он заснул…

Глубокий сон, контрастный душ и крепкий кофе вернули его к жизни.

А когда за ужином Диана спросила, не покажет ли он ей родосскую крепость, Муратов даже обрадовался.

– Прогуляемся пешком, – сказал он. – Отсюда до улицы Дьяку рукой подать, а по ней приятно пройтись до ворот крепости…

В крепости Диана взяла его под руку, боясь потеряться в людском коловращении.

На этот раз она надела простой белый сарафан и вообще была не так скована, как утром.

– Вам нравится Родос? – спросила вдруг Диана.

– Нет, – сказал Муратов. – Нет у меня любимых городов, любимых писателей, любимой музыки… в каждом находится что любить, но и только…

– И с людьми так же?

– Хм… а давайте я вам покажу мечеть Сулеймана…

На следующий день они поднялись к храму Аполлона и амфитеатру. Потом съездили в Долину бабочек, побывали в Линдосе, на острове Сими, провели день на пляже Агия Агати…

Гуляя как-то по городу, Муратов заманил Диану в магазин и купил ей туфли на высоких каблуках – эти туфли преобразили ее.

В тот вечер он пригласил девушку в свой номер, и они допоздна пили вино на террасе, слушая музыку.

Диана вдруг заговорила о тошнотворно скучной жизни в провинциальном городке, о том, как мучительна неподвижность этой жизни и как, оказывается, легко попасть в лапы зла, пытаясь привести в движение эту жизнь, изменить ее…

Муратов слушал ее с удивлением, отмечая при этом, как изменилась Диана за эти дни – стала свободнее, смелее, легче, и эти ее морщинки на лбу, эта ее нескладность, узловатые пальцы, острые коленки – все это уже не бросалось в глаза, как прежде…

– А в России вообще очень легко попасть в лапы зла, – сказал Муратов, – потому что очень трудно сохранить независимость, не поддаться всеобщему движению против зла. На самом деле у нас живее всех движется мертвое, опасное, убийственное для личности. А зло лежит в тайне, дожидаясь, когда к нему сами придут, и всеобщее движение вернее всего ведет именно к злу, точнее, мы сами идем в ту заколдованную пещеру, где надеемся найти счастье, и попадаем в пасть зла… демоны любят толпу…

Она вдруг смутилась.

– Я говорила о личном, – сказала она. – Очень личном…

– Кажется, я тоже…

– Но я о себе, – сказала она, но продолжать этот разговор не стала.

На прощание она поцеловала Муратова в щеку.

Следующим вечером они гуляли по набережной, остановились поглазеть на маленького старичка, который по-прежнему сидел на своем стульчике, застегнутый на все пуговицы, с изумленным взглядом, устремленным к небу, и широко открытым беззубым ртом, и тут к ним подошел Рикардо, испанец, руководивший оркестром, который выступал в ротонде, обнял Муратова, забормотал: «I am sorry… heartfelt condolences…», а когда понял, что Муратов ничего не знает, рассказал о Ниночке: она приехала в аэропорт Диагорас, подошла к стойке регистрации и упала замертво. Ее застрелили, пистолет с глушителем нашли потом в туалете, и было непонятно, как убийце удалось пронести в аэропорт оружие, а самого стрелка и след простыл…

– Павел Николаевич, – сказала Диана, – Павел Николаевич…

Он пошел в отель, никого и ничего вокруг не замечая, даже Диану, старавшуюся не отставать, даже чудаковатую семейную пару – опять эта пара шла впереди, и сухопарая жена в бейсболке командовала: «Нюхай, Гриша! А теперь дыши!», и Павел Николаевич машинально подчинялся ее приказам – втягивал носом запах магнолии и глубоко дышал, оказываясь под кроной эвкалипта, а потом поднялся к себе, налил стакан доверху, выпил не отрываясь, принял таблетку, выпил еще, закурил и тотчас погасил сигарету, лег на террасе, раскинувшись на широкой тахте, подвинулся, когда Диана легла рядом, обнял ее, сказал: «Я ведь приехал сюда умирать… а умерла она…», замер, затих с открытыми глазами, в которых стояли слезы…

Он приехал в Москву в девяносто первом, когда прорвало канализацию истории, и по ее ржавым трубам понесло новорожденных младенцев и мумии старых большевиков, идеи, памятники, маршальские звезды, гнилые помидоры, трупы проституток, соевые сосиски, кирзовые сапоги, порнографические журналы, мифы, бандитов с простреленными бритыми головами, правду, дынные корки, щепки, обрезки, шелуху, подонки и огрызки…

В городке с населением двадцать восемь тысяч человек, где он до того жил и работал, ничего не происходило, разве что из одиннадцати заводов закрылись семь, и он решил перебраться в Москву.