Покидая Вавилон

Оставшись наедине, он бережно развернул свёрток. Внутри лежал крохотный пучок травы. Томмазо долго растирал в ладонях нежные стебли и жадно вдыхал аромат. Его руки пахли летом, полями и свободой. Но больше живых стеблей, сорванных за стенами Кастель Нуово, его интересовал бумажный куль, свёрнутый из обрывка рукописной газеты аввизи, бойкая торговля которыми в Венеции за несколько лет из любительского занятия превратилась в прибыльную профессию. Торговцы новостями сообщали, что схвачен Джордано Бруно. Бруно! У Кампанеллы потемнело в глазах. Заря, предшествовавшая восходу солнца, померкла. Святая служба собиралась подвергнуть учёного «самому милосердному наказанию и без пролития крови», что означало одно – сжечь живым. Настали поистине суровые времена. Кампанелла вздохнул и отложил обрывок в сторону. Аввизи мог бы и сгодиться для записки.

Иссушив травы, Томмазо сжёг половину в пламени свечи. Полученную золу растёр между ладоней и к пепельно-серому порошку добавил по каплям воды. В венчик из оставшихся стеблей он вставил несколько волосков, выдранных из собственной макушки, и смастерил подобие шрифтовой кисти для нанесения тонких линий. Записка с просьбой на клочке газеты вышла из-под самопального пера философа лишь к концу третьего дня. Чернила расплывались, а кисть не отличалась аккуратностью письма, упорно рассыпалась на лохмотки. Спустя день записка в ворохе старых перевязок незаметно для Микеля перекочевала к адресату. Лаура дрожащими руками передёрнула клочок и незаметно спрятала в вырез платья, густо покраснев под немигающим взглядом Томмазо.

Больше она не пришла. Только ли потому, что кончилась нужда в перевязках? Томмазо грызли сомнения: может он обидел просьбой Лауру? Или Микель обнаружил записку и теперь в руках трибунала неоспоримая улика. Такие записки сумасшедшие не пишут!

Однажды вечером Онофрио Помар подал на ужин узнику вместо похлёбки хлебную лепёшку.

– Передача… – начал было Помар, но отшатнулся, заглянув в мутные глаза Томмазо: – Вот полоумный! – сплюнул он в сердцах и удалился восвояси.

Едва Помар ушёл, Томмазо бросился к лепёшке и надломил её. Раскатанный в широкий блин, хлебный мякиш скрывал в себе умело запечённую стопку римских аввизи. Исписанные лишь с одной стороны они являли собой прекрасный материал для письма.

Томмазо улыбнулся. Вторые сутки Микель не появлялся и значит, Лаура вняла его просьбе. Опасаясь разоблачения, в записке он просил её отвлечь супруга всеми доступными мерами, чтобы таить для себя крохотную надежду закончить к сроку книгу. Невольник остро чувствовал приближение обжигающего дыхания костра инквизиции. Невидимые языки пламени уже лизали пятки, и всё что оставалось Кампанелле – это только рассчитывать на паёк времени, отпущенного Богом для последнего, самого важного и громкого слова. Он проклинал себя за сальность и цинизм, но на его лице не отражалось ничего: ни проблеска сочувствия, ни тени сомнения. Способов у донны Алонзо было немного, вернее – всего один. Заставить мужа забыть о служебном долге можно было, лишь напомнив о супружеском, и Кампанелла это знал. При одной мысли об этом боль становилась невыносимой. Но терять нельзя ни минуты. Он слишком долго к этому шёл.

Надзиратель не обращал на Кампанеллу ни малейшего внимания и вскоре захрапел за своим столом, тяжело уронив голову на грудь. В ту ночь Томмазо, напротив, не сомкнул глаз: на бумагу легла первая глава «Города солнца».

Должность кастеляна была издавна закреплена за знатным родом де Мендоза-и-Аларкон. Нынешнего кастеляна, получившего должность по наследству, вряд ли можно назвать преданным делу. В тюрьме нет порядка, и ничто так не радовало Кампанеллу, как эта неразбериха. Закоренелые еретики, присланные нунцием в Кастель Нуово для строгой изоляции, попадали в общие камеры, совращая арестантов ересью. Тайные узники, которыми занималась инквизиция, вдруг перекочёвывали к подследственным, а те разносили их имена по всем камерам.

Устранив посредством Лауры Микеля, Томмазо смог полностью посвятить себя книге. Внимание к нему ослабло настолько, что Помар иной раз забывал закрывать все засовы на решётках камеры Томмазо, оставляя парочку свободными. Всё чаще он оставлял свой пост, пропадая на всю ночь, и появлялся лишь под утро, крепко хмельной. Книга, словно зелёный побег на солнечном взморье, рождалась и крепла в узких стенах Кастель Нуово – книга об идеальной стране, о городе солнца и о его гражданах – соляриях. Когда философ дописал последнюю страницу, он неожиданно почувствовал себя счастливым. Ему потребовалось четыреста восемнадцать ночей и столько же копий листов римских аввизи, которые ещё дважды приходили запечёнными в лепёшках. Пропитанные ароматом свежего хлеба, всё новые и новые страницы стремительно покрывались мелким убористым почерком философа. Тюремные стены оказались не властны над его разумом и духом. Томмазо победил: его книгу будут читать люди. Они откроют для себя образ нового мира, к которому когда-нибудь обязательно, непременно придёт человечество.

Глава 12