Поклон старикам

— Однако, ничего нынче перезимовали, — весело проговорил быстро опьяневший Ута Гомбо. — Зима в общем-то к концу идет… Потерь больших не было… Волки тоже редко навещали, без особо памятных встреч обошлось.

Солбон так и не притронулся к своему стакану, отставил в сторону, спросил:

— Когда же мы станем табунным коневодческим совхозом?

— Теперь скоро… Будущей осенью, пожалуй. Загда Андреевич говорил, что осенью.

Этот короткий и будто бы совсем не такой важный разговор расстроил Жамсарана Галдановича, у него сразу погасли глаза, он тоскливо подумал: «Не судьба мне открывать здесь табунный совхоз… Не судьба…»

И надо же: грубоватые с виду степняки-табунщики словно сердцем услышали его печальные мысли. Жалсан вдруг сказал теплым голосом:

— А что, Жамсаран Галданович, не пожить ли вам у нас, а? Хорошо бы, а?

— Хорошо бы… — Жамсаран ласково посмотрел на него, улыбнулся. — Очень бы ладно было. Но… сами знаете… — Он ткнул себе пальцем в живот, брезгливо поморщился, — Болезнь… Такое, понимаете, обидное дело. А так бы приехал, и жену привез…

— Мы бы за вами ходили тут, как за родными, — встал добродушный, простоватый Солбон, — Приезжайте, отец Энгельсины…

Жамсаран Норбоев прожил у табунщиков три дня. Выезжал с ними на ночную пастьбу. Пробовал охотиться. Но возвращался без добычи. Почему-то не попадались ему ни сохатый, ни даже косуля. «Прямо удивление, звери от меня прячутся, перед табунщиками на посмешище выставляют». А потом подумалось, что и правильно, нечего, мол, перед собственной смертью чужую кровь проливать.

Ута Гомбо и Солбон с большим почетом доставили его в родной улус. Сдали, как говорится, родной жене с рук на руки. А когда Жамсаран Галданович зашел в дом, оставили Сэжэдме жирный изюбровый бок да пуда два кабаньего мяса.

7

Утром пятого июля к Норбоевым прибежала раскрасневшаяся девушка с почты, радостно закричала с порога:

— Жамсаран Галданович, вам телеграмма! Из Москвы!

Больной протянул руку, получил телеграмму.

— Поздравляю! — крикнула на прощание девушка и убежала.

Жамсаран Галданович нашарил на стуле свои очки… Прочитал телеграмму: «Дорогие папа мама успешно защитил диссертацию ваш Ревомир». Больной перечитал ее еще раз, потом еще и еще… От радости прибавилось сил, он подтянулся за веревочку, привязанную к кровати, сел.

— Спасибо, сынок, Значит, Ревомир Жамсаранович Норбоев стал доктором исторических наук, — Он широко улыбнулся, обнажив ровные, белые зубы.

Когда, наконец, вошла жена, он протянул ей телеграмму, нетерпеливо оказал:

— Прочти скорей. Ну, скорей же…

Старая Сэжэдма надела мужнины очки, долго шевелила в тишине губами…

— Ну?

— Не пойму пошто-то… — Она удивленно подняла глаза. — Ревомир и не лекарь вовсе, а тут вон что… пошто он доктором становится?

— Старая, — с неожиданной лаской проговорил Жамсаран Галданович. — Доктор среди ученых людей — это самый что ни на есть ученый. Ну-ка, налей нам с тобой по чарочке. Радость-то какая… Дожил ведь я до счастливого дня…

* * *

Дней через десять больному стало хуже, еще через два дня Сэжэдма заспешила на почту, отправила телеграмму в Улан-Удэ…

На следующий день в улус заявились Ревомир и Энгельсина с мужем и с оравой ребятишек. Они, видно, очень спешили, Цырен круто повернул машину к дому родителей, резко затормозил у крыльца. А на крыльце — бабушка Сэжэдма с полным ведром воды! Только что пришла с колодца, не успела зайти в дом, а тут — самые дорогие, самые родные. Она спустилась по невысоким ступенькам, кончиком коричневого платка утерла глаза, поцеловала внучат, погладила по головкам…

— Это кто же такой большой заявился к нам в гости? — приговаривала она, взяв на руки запеленатого Жамсарана, — Что, здоровенький человечек, приехал к дедушке с бабушкой? Гость ты наш дорогой, пойдем скорей, покажемся дедушке, вот то-то он, старенький, обрадуется…

Энгельсина всхлипнула.

— Отцу, смотри, слез не показывай, — строго предупредила мать. — Утрись, слышишь?..

Все с шумом вошли в дом: так входили, когда отец был в полном здравии.

Отец, улыбаясь, лежал в постели. Снял очки. Первой к нему подбежала Энгельсина, она ведь с детства была его любимицей. Как всегда, подставила ему свою щеку. Отец поцеловал, погладил дочку по голове.

— Как доехали, дети?

— Славно, — ответил Цырен, — Четыреста километров проскакали за шесть часов.

— За шесть часов? — переспросил Жамсаран Галданович. — Сказка… Раньше, помню, от нас до города добирались целых шесть дней. — Он на миг прикрыл глаза. — В какое время живем, в какое время! — Снова помолчал, встревоженно спросил: — А где Ревомир?

А он тут и есть! Вошел с ребятишками, все они с кульками, свертками, авоськами, сумками, сам Ревомир втащил в комнату чемодан, приказал ребятам:

— Марш на кухню! Отдайте наши гостинцы бабушке, приходите здороваться с дедом! — Он повернулся к отцу, весело, даже озорно выкрикнул:

— Здоров, предок! Привет!

Больной слабо улыбнулся. Стараясь попасть в тон сыну, негромко проговорил:

— Здорово, непутевый потомок! Привет! — С той же улыбкой спросил: — Где твоя солидность, доктор?

Мать безнадежно махнула рукой:

— Как был мальчишка, таким и остался.