Поклонение волхвов. Книга 2

– Муж жены. Простите, муж сестры. Но это другая история, сейчас о Казадупове; в своих записках он утверждает, что утром его, Казадупова, обнаружили под крепостной стеной без чувств, решили, что мертв, похоронили. При этом он, как утверждает, был почти в сознании. Довольно забавно описывает, как его отпевали и несли. Хоронили вечером, вскоре он пришел в себя и, конечно бы, задохнулся, но, к счастью, в этот момент могилу стал раскапывать вор, надеясь поживиться хоть какой-то мелочью со свежего покойника...

– Простите, мистер Серый, не могли бы вы говорить медленнее, я не все понимаю.

– Да... И вот, когда вор, это был киргизец или татарин, разрывает, открывает, и тут... От такого сюрприза у бедняги вора не выдержало сердце; Казадупов кладет его вместо себя, зарывает и начинает размышлять, что же делать дальше. Для начала он уходит с этого кладбища...

– Разумное решение.

– Но в крепость вернуться он не может! В крепости – Маринелли, завладевший той частью звезды, которая дает могущество. И он уходит совсем. От потрясений в Казадупове возгораются религиозные чувства, он делается странником, ходит по разным святым местам, последний год жизни проводит в монастыре, там и пишет свои воспоминания. Перед самой смертью просит сжечь, но рукопись почему-то не сжигают, она исчезает из монастыря, через какое-то время списки с нее начинают обнаруживаться у некоторых раскольных сект... я имею в виду... Russianschismatic...

– Я понял. Raskolniki.

– Да. Я одно время очень любил народ, целую библиотеку о нем прочел, собирался даже издавать международный журнал, «LeMujikRusse». Церковь полюбил очень, все эти дымки и целования. А особенно раскольничков. Ну и – хлысты, радения, шептания... Простите, отвлекся. От них список казадуповский и получил. Забрать, правда, не дали – только глазами, при них. Любопытно! Писал Казадупов, что еще в Новоюртинске от скуки выдумал из своей головы секту, сочинил им учение, ритуал, историю...

– От скуки?

– Ну да, вроде игры такой, когда выдумываешь от скуки и нерастраченной фантазии страну, географию ей сочиняешь, закладываешь ей в недра разные ископаемые, населяешь народом, потом половину его уничтожаешь, чтобы у народа была хоть какая-то история... Вот так и Казадупов скуки ради изобрел секту, назвал рождественцами, заставил поклоняться Рождественской звезде; одного своего пациента, умственно отсталого, произвел в их святые... А потом в Новоюртинск прибыл этот самый Николай Триярский и все пошло вверх дном... Что я говорю? Наоборот, начало сбываться. И рождественцы в городе завелись, на Рождество свою службу в разрушенной церкви провели, и у Павла, этого их святого, открылись вдруг реликвии, частицы Вифлеемской звезды – той самой, похищенной до того...

– А вы верите, что этот доктор, что он действительно вначале все это выдумал?

– Вы-ду-мал! От скуки, зеленой скуки. А скука, особенно у русского человека, есть источник самого глубокого вдохновения, это я вам как специалист по русской душе заявляю. Скука – это выпадение из мира истории, в котором все что-то делают и все куда-то бегут, совершают и борются... Скука – впадение в космос, в котором ничего, одно вялотекущее время едва теплится, пространство и ветер, который ходит туда-сюда, как остроумно заметил один еврейчик. Зевок, а не жизнь, одним словом. Сколько от этого зевка, до хруста в челюстях, идей зародилось, сколько в нем же успело материализоваться! Потому что зевок – это космос, ночь; «хаос» у греков первоначально зевание, зевок означал: «Прежде всего во Вселенной Хаос зародился...» Но в то же время хаос – он и есть космос; Дионис, привстав на цыпочки, выглядывает из-за плеча Аполлона, бога гармонии, и строит рожи...

Стэд привстал:

– Мистер Sery, все это, разумеется, заслуживает интереса. Россия – вообще интересная страна. Я давно мечтал совершить путешествие по вашей Сибири, познакомиться с шаманами. В последнее время меня интересует и господин Распутин, еще одна русская тайна. Но сейчас у меня мало времени, а дел еще много. Я внимательно выслушал вас, хотя, признаюсь, цель вашего визита так и осталась для меня неясной.

– Цель визита была предупредить вас, мистер Стэд. У меня было видение... Отчетливое видение...

Лицо Серого с закрытыми глазами приблизилось. Рот полуоткрылся, под глазами, носом, нижней губой шевелились тени.

Берег отплывал, вдали квакал духовой оркестр, мягко дрожали перегородки. Вильям Томас Стэд покинул палубу первого класса и заперся в купе.

Еще раз проверил дверь, опустил шторы.

Достал два черных футляра.

Раскрыл. Осмотрел.

Футляры были снова закрыты и спрятаны.

Оглядел свои руки. Легкая дрожь, не более. Плохой сон. Снотворное, которое долго не желало отыскиваться и еще дольше не желало действовать.

Он не хотел плыть в Нью-Йорк. Дело даже не в этом русском, которого он с трудом выпроводил. Он получал и другие знаки, ему снились сны.