Поклонение волхвов. Книга 2

У Чайковского tremolo в пальцах. Чтобы не расплескать, быстро пьет и ставит. По дороге в «Шахерезаду» зашли к нему, Чайковскому, сметя с рояля пепел и колбасные ошметки, показал несколько вещей к «Гамлету». Отец Кирилл открыл рот: музыка была совершенно неожиданной, темной; хорал переходил в марш-фунебр и вдруг рассыпался вальсиком; голоса, всхлипы, диссонансы. Чайковский, разойдясь, стал молотить по клавишам кулаками — оттащили, усадили на грязный диван, успокоили. «Простите, господа». — Чайковский отер лицо краем занавески; пошли в «Шахерезаду».

— А что князь? — спрашивает отец Кирилл.

— С князем-то как раз все прекрасно, получил разрешение покинуть Ташкент…

— Как?

— Не навсегда, разумеется. На месяц, поправить здоровье морским воздухом. Сухум, пляжи, боржоми.

Ego зажмурился, словно сам сидел на пляже. Рахматулла принес салат.

— Так… — заглянул Ego в тарелку. — А кто тут Лейли и кто тут Меджнун?

Женщина на эстраде, качнув страусовым пером, запела:

Не пылкий молодой повеса
Сумел пленить мой робкий взор —
В горах я встретила черкеса
И отдалась ему с тех пор!

Слова сопровождались чем-то вроде танца живота.

— Бурбонскому с его политическими шутками сказали не высовываться, если не хочет себе гран-неприятностей. — Ego запустил вилку в рот и задумался, дегустируя.

— Ходил сегодня к Кондратьичу, — сказал отец Кирилл. — Говорят, съехали.

— Сбежали! — прервал дегустацию Ego. — А лабораторию его, в подвале, соседи стали громить, вовремя полиция подоспела… Опечатали все.

Лицо Ego с майонезом на губе приблизилось.

— Говорят, вашего ребе разыскивают. И вообще, отец Кирилл, будьте осмотрительнее…

— Блинчики «Поцелуй пери»! — водрузил тарелку Рахматулла, взмахнул ресницами и вылетел из «грота».

— Раньше они были безымянные, — сказал отец Кирилл. — И стоили дешевле…

— А в Верном что, расскажите, — спросил Чайковский, которому все не несли его «Хивинца».

— В Верном… — Отец Кирилл разглядывал блинчики. — Сам городок небольшой, незамечательный. С преосвященным встречался, в консистории был. Ну, так это вам, наверное, не так интересно.

— Нет, почему. — Ego поцеловал салфетку и отложил в сторону. — Церковь нас очень интересует. Со всех сторон слышно о недовольстве низшего духовенства против высшего.

— Прошу простить, мне что-то не по себе. Неспокойно.

Ego и Чайковский смотрят на него.

В зал входит пара в белых кителях.

Один остается у выхода, оглядывает интерьер, сидящих и женщину с пером. Второй, усатый, крадется вдоль стены, стараясь не привлекать внимания, и, конечно же, привлекает. Разговоры и шум делаются тише.

Останавливает Рахматуллу, тот шевелит губами и кивает на один из «гротов».

— Отец Кирилл Триярский? — Усатое лицо заглядывает в «грот»; позади хлопает ресницами Рахматулла.

Отец Кирилл поднимается.

— Простите, что обеспокоил, — приближаются усы.

Тихо, почти шепотом:

— Дело срочное, нужно исповедать одного заключенного, при смерти… Сожалею, что отвлекаю вас от такой интересной трапезы.

— Да, разумеется… Но почему не отец Филипп, он же при тюрьме?

— Не имею чести знать-с. Меня только отправили за вами. Причину на месте скажут.

Отец Кирилл простился с товарищами.

— Так и не вкусили поцелуев пери, — попробовал шутить Ego.

Вышли из зала.

Была я белошвейкой
И шила гладью,
Потом ушла с сапером
Народ освобождать я,

— пела им в спины певица, имя которой отец Кирилл не запомнил, да и зачем? Когда начнется конец света, в «Шахерезаде» так же будут распевать куплеты со смелыми намеками на неких всадников и звезду, которая испортила питьевую воду.

На улице было темно и душно, подъехала пролетка.

Отец Кирилл собирался заехать за епитрахилью и прочим, но ему ответили, что там все есть, а времени нет.

Усталость навалилась на отца Кирилла. Он впал словно в оцепенение, хотя сердце стучало, как барабан.