Поклонение волхвов

Николай Кириллович мерзнет.

– Ничего-то вы не понимаете, Николя…

Бежак поднимается, поправляет пальто:

– Не понимаете вы этой музыки.

Пауза.

– Для вас это позавчерашний день, бутафория…

Долгая пауза.

– Вы неспособны прочитать… – Голос Бежака срывается. – …Какие там заложены шифры, ключи… За этой вроде бы простой, такой простой оболочкой! Мелко копаете! Вы слышите только оболочку, вы неспособны проникнуть… Подайте мне фонарь!

Выхватывает фонарь, делает пару шагов, останавливается. Фонарь дрожит, у старика трясутся руки.

– Вы считаете, что это вы – непонятые! Нет, это мы, мы – непонятые, это нашу музыку пока никто до конца не понял! Но пройдет время, и ее будут изучать, ею будут восхищаться, как мы сегодня восхищаемся всем без исключения, что сохранилось от Античности…

– Мне нравятся ваши ранние произведения, – говорит Николай Кириллович.

Рудольф Карлович смотрит на него, открыв рот и двигая подбородком:

– Ну, с-спасибо! – И, повернувшись спиной, спускается с пригорка.

Николай Кириллович оказывается в темноте. Лезет в портфель за свечой, возится со спичками, роняет. Пристроив свечу, чтобы не гасла, отодвигает рукав. Начало пятого.

Несколько минут сидит неподвижно. Мелко копаете. Мелко копаете…

Что же он, в конце концов, сидит?

Спускается вниз, чиркает спичками, находит брошенную лопату. Опираясь о нее, как о посох, поднимается обратно. Свеча гаснет, возится на корточках, сопит, зажигая снова.

Слабость в ногах, рук уже давно не чувствует. Заносит лопату, но вместо сильного удара в землю тихо опускает ее. Что, если Бежак отошел недалеко и теперь следит за ним? Николай Кириллович сжимает древко.

Что он вообще надеется откопать? Лежит там Гога или нет?

Предположим, обнаружит, что нет. Что он будет делать?

Снова свет, снова сцена и танцующий Гога выполняет свою фирменную «ковырялочку с притопом».

Лопата врезается в застывшую глину и отлетает в сторону.

* * *

Город с желтым куполом,

8 марта 1973 года по старому стилю

– Я не могу принять его.

Он поднимается и проходит по кабинету, заложив руку за спину.

Кабинет освещен скупо – лампа под зеленым колпаком, огонек у Владимирской, блики на окладе. Позолота на старых часах. Остальное в полумраке. Портреты нависли черными прямоугольниками.

Это его ночной кабинет, он приходит сюда в часы бессонницы. После визита вождя мирового пролетариата сон разладился, пилюли перестали спасать.

Можно сказать, чтобы зажгли электричество. Зачем зря тратить, скоро рассвет. В нем сидит бережливость герцогов Гессенских, впитанная с молоком матери.

– Как он попал к нам? – отодвигает портьеру, впуская слабый предутренний свет.

В кабинете становится светлее, но ненамного.

– Сердце, – говорит Сухомлинов.

«Сердце». Он садится за стол, глядит на светящийся зеленый плафон.

– Советская власть, – смотрит на лампу, – всегда была неблагоприятна для сердечно-сосудистых заболеваний.

– Еще обнаружен алкоголь, – добавляет Сухомлинов. – И какой-то наркотик.

И еще какой-то наркотик… Он гасит лампу. Световой фантом пару секунд тает перед глазами. Он любит эти сумерки перед рассветом, когда после бессонницы сладко ноет тело, а за окном гаснут фонари.

– Его проверили?

– Ничего существенного. Портфель, нотная тетрадь. Письмо от его дочери из Санкт-Петербурга. Конверт вскрыт, половина письма отсутствует. Да, еще – лопаточка для мусора.

«Лопаточка для мусора…»

– Откуда он прибыл?

Граф мнется. Это заметно даже при этом сумеречном свете.

– С объекта Г-026…

– Опять?

Начинает мямлить. Были приняты меры безопасности, но «наружка» запоздала… День весеннего равноденствия, из дома Рыб Солнце переходит в дом Овна, перенастройка всех систем, включая системы слежения…

– Я не прошу, граф, читать мне лекцию по астрологии.

Сухомлинов замолкает. В кабинете светлеет, уже различимы лица на портретах и вода в графине.

– Возможно, не обошлось без наследника цесаревича, – выдавливает наконец Сухомлинов и возводит глаза к потолку, ожидая бури.

И буря происходит.

– Так, – говорит он. – Интересно! И каким образом?

Граф пожимает плечами.

– Я спрашиваю, каким образом в это оказался замешан наследник цесаревич? Может, вы дали ему доступ в сектор Белой Звезды?

Сухомлинов мотает головой, так что звякают ордена. Как можно! Доступа в этот сектор он не имеет сам.

– Так как же тогда? Вы понимаете, что вам грозит?

Граф понимает и мнет папку.

– Вы сами позволили ему танцевать, – произносит дрожащим голосом.

– Что?!

– Вы сами всемилостиво позволили ему танцевать… А танец даже там, на Большой земле, генерирует сильное энергетическое поле…

– Опять лекции, опять лекции, граф!

– Простите… Но я уже имел честь докладывать третьего дня, что происходит с нашими приборами, когда его императорское высочество изволили плясать «Яблочко».

– Не вижу связи.

– С «Яблочком», разумеется, связи нет. Но с объектом Г-026…

Начинают играть часы.

Дверцы в корпусе открываются, выезжают арапчата. «Турецкий марш», арапчата кружатся под него.

– Я не могу запретить ему танцевать… – Он смотрит на часы, затем подходит к окну.

«Турецкий марш» за спиной замолкает.