Поклонение волхвов

– Тройной тариф. – Водитель наклоняется к дверце, чтобы впустить его.

Николай Кириллович ставит портфель в ногах, потом на колени. Поглядывает на шофера. Что, если спросит, какого лешего ему посреди ночи ехать на кладбище? Придется врать, а он даже не знает, что соврать. В голове каша, обрывки музыки, голоса. Тяжело, перекрывая эти звуки и шум мотора, бухает сердце. Холод сиденья проникает сквозь пальто. От этих ледяных игл, мыслей и свиста в полуспущенном стекле Николай Кириллович начинает зевать. Машина летит по пустой дороге. Они уже выехали за основной город, но Южный еще не появился, может, уже проехали. Николай Кириллович сильнее сжимает ручку портфеля и щурится в стекло.

Машина останавливается.

– Что, уже приехали?

Вылезает, оглядывается, лезет в карман. Да, это Гагаринка, не узнал сразу.

– Счастливо оставаться!

Машина разворачивается по гравию и исчезает.

Николай Кириллович стоит перед воротами. Здесь, как всегда, холоднее, пробирает дрожь. Надо было договориться, чтобы подождали. На чем он поедет обратно?

Горит слабый фонарь, ворота заперты. Николай Кириллович дергает на себя, они со скрипом поддаются, пока позволяет замок. Можно, наверное, покричать сторожа. Но сторожу точно придется объяснить, для чего он приехал.

Отпустив ворота, идет в темноту вдоль бетонного забора. Там, где есть забор, всегда должен быть пролом, только бы найти. Чем дальше, тем темнее. Земля становится скользкой, лезут кусты. Слышится звук воды, и Николай Кириллович чуть не падает в нее. Успевает ухватиться за кусок арматуры из забора.

– Вода, – говорит, чтобы успокоиться звуком своего голоса.

Выпустив арматуру, проводит по забору ладонью. Ладонь движется по шероховатой поверхности, потом останавливается, чувствуя край и пустоту за ним.

Нащупывает в кармане спички, чиркает.

Пролом.

Перекрестившись, хватается за арматуру, нагибается и подается вперед. Глина под ногой плывет, он успевает поставить ногу на что-то устойчивое и, царапая лицо, лезет внутрь.

Через минуту он уже идет, отряхиваясь, по боковой аллее.

Аллея освещена редкими фонарями. Могилы с крестами, среди которых белеет мраморный ангел. Куски старого снега – в городе уже забыли о снеге. Николай Кириллович морщится от царапин, холода, ускоряет шаг. Вот уже могилы со звездами. Винты у летчиков. На одной свежей могиле замечает лопату, подбирает. Совком много не накопаешь.

Покачивая лопатой, сворачивает в темноту. Делает еще несколько шагов и останавливается. Гогина могила в нескольких шагах от него, чуть выше.

На могиле виден свет.

На скамейке, скорчившись, сидит фигура в шляпе.

– Николя, это вы? – знакомый дребезжащий тенор.

Фигура привстает, поднимает старый фонарь.

– Николя! Фу, как вы меня испугали. Ну, не стойте, где вы там…

Николай Кириллович несколько долгих секунд стоит неподвижно. Бросает лопату и поднимается.

Рудольф Карлович подвигается, освобождая место.

– Что вы здесь делаете? – Николай Кириллович садится.

– А вы?

Николай Кириллович молчит. Ставит на землю портфель.

– Я прихожу иногда сюда, – произносит Рудольф Карлович. – Тут несколько дорогих мне людей… Вот и Гогочка теперь.

Называет еще несколько имен, все в уменьшительной форме: Виталик, Максудик, Кокоша… Его ученики.

– А днем не могу, – разводит руками. – Нищие, шум, гам. Пьянки на могилах.

Николай Кириллович кивает, потом вспоминает про закрытые ворота…

– Ключ от ворот есть, – читает его мысли Бежак. – Подарок товарища Казадупова…

Николай Кириллович замечает ключ, надетый на указательный палец старика.

– А вы как пролезли, Николя?

Николай Кириллович кратко описывает, Бежак слушает. О цели самого визита не допытывается. Ждет, наверное, что Николай Кириллович сам скажет. Но Николай Кириллович, рассказав, как чуть не упал в воду, замолкает.

– Вода? – Бежак поднимает брови. – Странно, тут нет воды. Ни арыка. Хотя здесь и не такое можно услышать. Надо только ночью… Вы же тоже за этим пришли?

– За этим?

– Ну… – Бежак переходит на хрипловатый шепот. – Да, назовем это так – за вдохновением.

И шмыгает носом.

Николай Кириллович глядит на свои заляпанные глиной туфли.

– Я давно догадывался, что вы этим пользуетесь, Николя. – Бежак вертит ключом. – Интересно, однако, как вы догадались. Я вас этому не учил. Неужели этот ваш… Шостакович? Что ж, я подозревал, я его еще с Пятой симфонии в этом подозревал! Он вас брал с собой?

Николай Кириллович мотает головой. Представляет себе Д. Д., крадущегося с фонарем по Волковскому. Окоченевшие губы не могут даже улыбнуться.

– Свои лучшие мелодии я услышал здесь…

Николай Кириллович пытается вспомнить хотя бы одну его «лучшую мелодию». В голове крутится «Дуркентская плясовая».

Рудольф Карлович снова чувствует его мысли и обижается:

– Ну да… Что вы знаете из моего творчества?! Когда последний раз к нему обращались?

Николай Кириллович ежится, начинает болеть висок.

– Вы слышали мою последнюю ораторию «Слава дуркорам!»? – прикрывает глаза, напевает: – Сла-а-ва дуркорам… Сла-а-ава! Сла-а-ава!

Дирижирует, летит мелкая слюна.

– И тут женский хор: «Сла-ва! Сла-ва!» Па-па-па-пам!

Опускает руку, смотрит на Николая Кирилловича.