Поклонение волхвов

– Я тебе говорю, композитор у нас – младенец. – Владимир насыпает травы, сворачивает. – У нас половина города это употребляет, от облучения спасается.

– Я, наверное, не буду… – бормочет Николай Кириллович.

Неожиданно соглашается – только попробовать.

– Синий Дурбек тоже покуривает иногда. – Владимир протягивает, придвигает пальцем спички. – Ну что, Давлат, чем там твоя теория закончилась?

– А вот чем! – поднимает альбом Пикассо.

Листает, показывает.

– «Авиньонские девушки», – читает название Владимир.

– Или вот этим… – Давлат снова поднимает альбом.

Николай Кириллович закашливается.

– Побить по спине? – Владимир заносит кулак.

Николай Кириллович мотает головой.

– Вот чем это закончилось. – Давлат уже не поднимает альбом, а листает на коленях. – Всем низшим демонам были созданы оболочки. Пикассо, Мунк, Дали…

– Это которого Ринатка тогда показывал? – Владимир теребит бороду.

– Да. И еще сотни, тысячи…

– Ты, получается, – за реализм?

– Я вообще – ни за что. Реализм – тоже для демонов, только более хитрых. Это их маскировка. А вот тут, – погладил альбом, – все честно.

– Я вам по-рабочему скажу. – Владимир уперся грудью в стол. – У нас в Торе написано, что любое изображение есть грех, и точка. Идоло… это… поклонничество. Грех изображать человека. И комета твоя, товарищ Ходжакулов, тут ни при чем.

– Не всякое изображение… – Николай Кириллович вслушивается в свой, идущий издалека голос. – Не всякое… Давлат хорошо сказал, что в Средние века этого не было.

– Чего не было?

– Этого, – улыбается Николай Кириллович.

Все трое молчат. Чай выпит, из носика вываливаются только крупные чаинки.

– Мне вот такую историю рассказывали… историческую, – говорит Николай Кириллович, собирая мысли. – При царе Алексее Михайловиче в Москву приехал с Афона архимандрит.

– Кто? – спрашивает Владимир.

– Архимандрит с Афона, монах.

– А имя Афоня отсюда?

– Нет. Не знаю. И царь просит этого архимандрита…

– Афон, Афоня. У нас в цеху был один…

– …привезти с Афона список с чудотворной иконы Иверской Богоматери.

– Что привезти? Какой список?

– Володя, не мешай. – Давлат приоткрывает левый глаз.

Он сидит, прислонясь к стенке и закрыв глаза. Отстукивает пальцем ритм.

– Я не мешаю, я интересуюсь!

– Не интересуйся… – Давлат снова закрывает глаз и отстукивает по столу.

Николай Кириллович делает еще одну попытку налить чай. В пиалу вываливается еще несколько чаинок.

– Архимандрит возвращается на Афон. И вот как делается этот список, копия эта с иконы. Вначале он собирает всех монахов, и они все молятся – всю ночь. Святят на молебне святые мощи и воду и обливают ею икону Иверской Богоматери. Потом всю эту воду собирают и обливают ею кипарисовую доску для новой иконы. Потом дают остаток этой воды и растолченные мощи иконописцу, тоже монаху, чтобы он смешал это с красками, когда будет писать новую икону…

– А мощи – это от мертвецов? – не выдерживает Владимир.

Давлат приоткрывает глаз и поднимает бровь. Николай Кириллович так увлечен, что не слышит вопроса. Он в третий раз берет чайник и трясет его над чашкой. Владимир поднимается и ставит большой чайник под кран.

Николай Кириллович на секунду замирает, по звуку кажется, что рядом начинает извергаться водопад.

– А тот иконописец, когда писал список, то употреблял пищу только по субботам и воскресеньям… Вот как тогда писали художники… Есть что попить?

– Сейчас будет. – Владимир зажигает газ. – А насчет этих, мощей, я все равно не просек, что за технология…

– Понимали, – выгибает спину Давлат, кладет локоть на стол. – Понимали, что любое изображение человека – опасно. Может легко стать оболочкой для этих… Соблюдали меры безопасности.

– Вот именно. – Николай Кириллович пьет из-под крана, вытирает ладонью губы и бороду. – А потом художники это перестали делать. И композиторы…

Эта мысль удивляет его самого, и он садится.

– Последнее столетие художники создавали изображения этих падших ангелов, а композиторы записывали их голоса… Почти вся современная музыка… И моя музыка, наверное…

Владимир колдует со вскипевшим чайником. Давлат уже не барабанит по столу, а мычит и раскачивается. От воды из-под крана во рту Николая Кирилловича возникает горький привкус. «А может, и не от воды», – водит языком по пересохшему нёбу.

– «Доктор Фаустус», – перестает мычать Давлат. – Темная природа музыки.

– С другой стороны, – говорит Николай Кириллович, – молитва… Тот афонский иконописец, да, он писал с молитвой. Но он писал список, копию. Все средневековое искусство – искусство копий. Но если нужно создать новое… Только вопрос: а для чего создавать новое?

Владимир наливает ему в пиалу светлый, еще не заварившийся чай.

– А про мощи? – садится рядом. – Они что, мертвецов выкапывали?

– Это ты у своего дружка Казадупова спроси, – вставляет Давлат.

– Да идет он, тоже мне, «дружок»! Гробовщик!

– Аполлоний Степаныч? – с трудом понимает Николай Кириллович.

– Они со школы дружили…