Поклонение волхвов

Очередной «наследник цесаревич», которого он и приехал отлавливать в Дуркент, сидел перед ним на табуретке, трясся и врал как сивый мерин. На столе, крытом серым сукном, стояли вот эти часы. «Цесаревич» служил бухгалтером в местной потребкооперации и, иногда уходя в запой, распространял среди дуркентских обывателей слухи о своем высокородном происхождении. Некоторым, особо доверенным, демонстрировал якобы семейную реликвию – этих вот арапчат. Кто-то из «особо доверенных» сообщил куда следует, бухгалтера забрали прямо с рабочего места, в нарукавниках. На первом допросе держался надменно, заявил, что он есть чудесно спасшийся царевич Алексей, и потребовал особого обращения. История спасения звучала убедительно: был подробно описан некий подземный ход. Бухгалтер демонстрировал свой монетный романовский профиль и пучил глаза, походившие на глаза свергнутого царя. Обнаружилось, что он страдает и гемофилией; когда же на столе следователя появились часы с арапчатами и зазвенел «Турецкий марш», из Дуркента полетела на Старую площадь телеграмма на имя товарища Менжинского с просьбой прислать специалиста по выяснению такого рода щекотливых дел. Через две недели специалист, тов. Бесфамильный А. Р., прибыл, поселился в бывшей гостинице «Регина» и приступил к работе. Еще через неделю дело было успешно завершено, очередной лжеАлексей разоблачен и осужден на три года. Впрочем, как и большинство советских лже-Алексеев, он вскоре был переведен в психиатрическую больницу с галлюцинациями и навязчивым бредом. В бреду ему виделись сгустки крови, женские трупы и Ипатьевский дом.

Это, собственно, и было его, Бесфамильного А. Р., главной работой. Выявлять самозванцев и выводить их на чистую, ледяную воду закона. Молодая советская страна кишела ими, «великими князьями» и «великими княжнами», не говоря о загранице, где они уже не таились и велегласно заявляли права на престол и мифические царские вклады. Лже-Анастасии, лже-Ольги, лже-Марии; самозваных царевичей Алексеев числом было около ста. Он помнил их лица, их убежденные голоса, их бегающий взгляд.

Алексей Пуцято. Появился через несколько месяцев после расстрела в сибирском селе Кош-Агач. Рассказывал, что ему удалось выскочить из поезда, на котором царскую семью везли в ссылку, и скрыться у преданных людей.

Василий Филатов. Уверял, что ему удалось выбраться уже после расстрела из шахты и бежать с помощью сочувствующих красноармейцев братьев Стрекотиных.

Эйно Таммет. По его словам, бежал во время перевозки тел в шахту; Юровский же стрелял холостыми зарядами. Затем был передан на воспитание в семью Веерманов, находившуюся в дальнем родстве с некоторыми из придворных.

Филипп Семенов. Жил под фамилией Ирин, которую затем сменил на Семенов. По его версии, был ранен и спасен каким-то преданным человеком, после чего увезен в Петербург тайными монархистами.

Дальский Николай Николаевич. Утверждал, что его под именем племянника царского повара, поваренка Седнева, вывели из Ипатьевского дома с согласия Юровского. В дальнейшем якобы переправлен в Суздаль и отдан на воспитание в семью Объектовых. Там же чудесно исцелился от гемофилии, получил фамилию Дальский от Суз-Дальский и стал офицером Красной армии.

А также Франческо Фидель, Сакубей Иван Чамелл, Эндрю Джованни Романов, Алексей Куцятой-Джизубионский, Марсестер Урсубой…

Советские лже-Алексеи в основном себя не афишевали, таились. Но и с ними нужно было что-то делать. Советская власть держалась еще непрочно, ее шатало из стороны в сторону и мутило от крови; она была молодой и нелюбимой, новых Лжедмитриев и Емелек Пугачевых ей было не нужно.

И у него было много работы.

Он стал спецом по самозванцам. Вылавливал их, допрашивал, выслушивал наглый бред бесконечных «великих княжон» и «царевичей Алексеев». Среди них попадались любопытные экземпляры; у некоторых наблюдались медиумические таланты. Одна лже-Мария из-под Харькова довольно точно воспроизвела несколько эпизодов, о которых никто, кроме царских детей, не мог знать. Другая самозванка, выдававшая себя за Анастасию и непохожая на нее совершенно, неожиданно заговорила ее голосом – он даже вздрогнул. Больше всего поразил его «царевич Алексей», которого он допрашивал в 1930 году в Нальчике. «Царевич», нервный блондин лет тридцати, сразу же сознался в обмане, рыдал, а потом вдруг, уставившись на него, стал сползать с табурета. «Ваше императорское… величество!» – бросился в ноги и даже ухитрился поцеловать ладонь, вот как Сухомлинов несколько минут назад… Пришлось застрелить, другого выхода не было. Написал объяснительную: «…был вынужден применить оружие в целях самообороны». Обладая таким опасным воображением, этот «царевич» все равно бы плохо кончил.