Поклонники Сильвии

– Ага; я прослежу за этим, не бойся. Мне бы хотелось, чтобы вы познакомились получше. Таких собеседников, как Чарли, еще поискать. Я напомню ему об обещании к вам заглянуть.

Почему-то это повторенное дважды обещание напомнить Кинрейду о данном им слове навестить ее отца отчасти лишило Сильвию удовольствия от предвкушения этого визита. Впрочем, разве не естественно, что Молли Корни хотелось, дабы ее подруга познакомилась с мужчиной, которого Сильвия считала почти что ее женихом?

Шагая домой, Сильвия снова погрузилась в размышления, и возвращение из Мшистого Уступа прошло так же тихо, как и путь туда. Единственным отличием было то, что теперь в небе над их головами искрилось яркое северное сияние, и оно – или же рассказы Кинрейда о плавании на китобойном судне – вызвало в памяти Дэниела Робсона морскую песенку с рефреном «люблю качаться на волнах», которую он и напевал себе под нос тихим, лишенным мелодичности голосом. Белл встретила их у двери.

– Вот вы и вернулись! Приходил Филип, чтобы поучить тебя счету, Сильвия; он побыл здесь некоторое время, ожидая, когда ты вернешься.

– Мне очень жаль, – ответила девушка скорее из-за недовольного тона матери; саму ее и урок, и досада кузена не слишком волновали.

– Он сказал, что придет завтра вечером. Тебе следует помнить, когда именно придет Филип, ведь путь к нам слишком долог, чтобы проделывать его понапрасну.

Услышав о намерениях Филипа, Сильвия хотела повторить, что ей очень жаль, однако сдержалась, всей душой надеясь, что Молли не станет торопить главного гарпунера, дабы тот выполнил обещание уже следующим вечером, ведь присутствие Филипа могло все испортить; вдобавок если Кинрейд будет сидеть с ее отцом, пока она будет заниматься, он может догадаться, какая она тупица.

Впрочем, опасения девушки были напрасными. Следующим вечером пришел только Хепберн; Кинрейда не было. Обменявшись несколькими словами с тетушкой, Филип достал свечи, которые, как и обещал, принес с собой, книги и пару гусиных перьев.

– Зачем ты принес с собой свечи? – спросила Белл с легкой обидой в голосе.

Хепберн улыбнулся.

– Сильвия подумала, что нам придется перевести их немало, и по этой причине не хотела учиться. Оставшись дома, я бы все равно использовал эти свечи, так что просто захватил их с собой.

– Коль так, ты можешь унести их обратно, – сказала Белл коротко, задувая свечу, которую зажег молодой человек, и ставя вместо нее на столик свою собственную.

Поймав на себе недовольный взгляд матери, Сильвия решила весь вечер быть послушной, хоть и затаила на кузена обиду из-за вынужденного хорошего поведения.

– Что ж, Сильвия, вот тетрадь с изображенным на ней лондонским Тауэром, которую ты заполнишь самым красивым почерком во всем Северном Йоркшире.

Девушка, нисколько не воодушевленная такой перспективой, сидела молча.

– А вот перо, почти самопишущее, – продолжил Филип, пытаясь развеселить кузину.

Он усадил ее как надо.

– Не клади голову на левую руку, так ты никогда не сможешь писать ровно.

Впрочем, даже сев так, как сказал ей Филип, Сильвия не проронила ни слова.

– Ты устала? – спросил молодой человек голосом, в котором странным образом сочетались раздражение и забота.

– Да, очень, – был ответ.

– Но с чего бы это? – отозвалась Белл, все еще обиженная тем, что дочь выставила ее недостаточно гостеприимной; к тому же она любила племянника и испытывала глубокое уважение к знаниям, которые ей так никогда и не удалось получить в полной мере.

– Матушка! – выпалила Сильвия. – Какой прок от того, чтобы исписать целую страницу словом «Авденаго», «Авденаго», «Авденаго»?[28] Была бы от этого польза, я попросила бы отца отправить меня в школу; но мне не хочется учиться.

– Учение – это весьма полезное занятие. Мои мать и бабка получили образование, но потом наша семья покатилась по наклонной, и мы с матерью Филипа выучиться не смогли; однако ты, дитя, будешь учиться, таково мое решение.

– У меня пальцы занемели, – пожаловалась Сильвия, поднимая маленькую ручку и тряся ею в воздухе.

– Тогда давай займемся правописанием, – предложил Филип.

– Какой от него прок? – капризным тоном спросила Сильвия.

– Как это какой? Оно помогает человеку читать и писать.

– А какой прок от чтения и письма?

Мать бросила на девушку еще один суровый взгляд из тех, которыми, несмотря на спокойный нрав, иногда осаживала непокорную дочь, и Сильвии пришлось взять книгу и просмотреть столбец, указанный Филипом; впрочем, как она справедливо рассудила, задание ей может дать и один человек, но вот заставить учиться не смогут и двадцать; сев на край стола, девушка рассеянно уставилась на огонь. Однако мать направилась к столу, чтобы взять что-то из его ящиков, и, проходя мимо дочери, тихо сказала:

– Сильви, будь умницей. Я очень уважаю ученость, а отец никогда не отправит тебя в школу, ведь вдвоем со мной ему будет слишком тоскливо.