Поклонники Сильвии

– Нет, девица, это не мне решать. Сдается мне, ты уже зашла слишком далеко. Только Всевышний знает, что лучше, а что хуже.

Снова долгий призывный посвист.

– Сильви!

– Он очень добр к нам, – сказала Сильвия, аккуратно кладя вилы на землю. – И я постараюсь сделать его счастливым.

Глава 29. Свадебные одежды

Состоялась помолвка Филиппа и Сильвии. Но это оказалось не столь радостное событие, как себе представлял Филипп. Он это почувствовал очень скоро, еще и суток не прошло с того момента, когда Сильвия согласилась стать его женой. Он и сам затруднялся определить, что его не устраивает. Если б его попросили объяснить, он, наверное, сказал бы, что одна из причин в том, что новый статус Сильвии никак не изменил ее поведение по отношению к нему. Она была спокойной и мягкой, но не более робкой, не более радостной, не более жеманной и не более счастливой, чем все предыдущие месяцы. Когда она подошла к нему у калитки, сердце его бешено колотилось, глаза его излучали любовь. Сильвия не покраснела и не улыбнулась; казалось, она думала о чем-то своем. Филипп попытался молча увести ее с тропинки, что вела к дому, – она за ним не последовала. Он что-то ласково сказал ей – она едва ли его услышала. Прямо на их пути находился каменный желоб, в котором журчала и булькала ключевая вода из придорожного родника, которую на ферме Хейтерсбэнк использовали для всех нужд. Возле желоба стояли сияющие чистотой бидоны для молока. Сильвия знала, что их надо забрать, отнести домой, они понадобятся для вечерней дойки. И она решила, что сейчас скажет о том, что занимало ее мысли.

Они подошли к желобу.

– Филипп, – начала Сильвия, – Кестер говорил о том, что, возможно, случилось на самом деле.

– Вот как! – отозвался он.

Сильвия присела на край желоба, опустила в воду горячую ладошку. Потом подняла к лицу Филиппа свои прекрасные глаза, в которых читался вопрос, и быстро добавила:

– Он думает, что Чарли Кинрэйда, возможно, схватили вербовщики.

Она назвала имя своего бывшего поклонника в присутствии поклонника нынешнего впервые с тех давних пор, когда они поссорились из-за него; при этом она вся порозовела, но ее прелестные, доверчивые глаза по-прежнему пристально смотрели на Филиппа, хотя она того не сознавала.

У него перестало биться сердце – замерло в буквальном смысле, будто перед ним внезапно разверзлась пропасть. А он-то думал, что гуляет по солнечной лужайке, где ему ничто не угрожает. От испуга Филипп побагровел, но не решался отвести взгляд от ее печальных, серьезных глаз. Благо что они затуманились, и пелена, что их заволокла, мешала им читать мысли, которые роились у него в голове.

– Кестер – полный болван, – услышал Филипп свой голос, ворчливо произнесший то, что он вроде и не собирался говорить.

– Он считает, что это возможно, один шанс из ста, – заступилась за Кестера Сильвия. – Филипп, как ты думаешь, этот один шанс существует?

– Да, шанс, конечно, есть. – От гнева и безысходности он не отдавал отчета своим словам. – Полагаю, шанс есть всегда: если мы что-то не видели своими глазами, этого могло и не быть. Поди, в следующий раз Кестер скажет: есть шанс, что твой отец жив, ведь мы сами не видели, как его…

«Повесили», – собирался добавить он, но в этот момент в его окаменевшем сердце проснулась человечность. Сильвия жалобно вскрикнула. Он порывался прижать ее к себе, утешить, как мать утешает плачущее дитя. Но сам этот порыв, который пришлось подавить, еще больше разжег в нем чувство вины, страх и ярость. Они оба на время замерли. Сильвия с грустью смотрела на игривый бурлящий поток. Филипп сверлил ее сердитым взглядом, страстно желая, чтобы она сказала что-нибудь, пусть бы даже ее слова причинили ему боль. Но она хранила молчание.

– Ты слишком много думаешь о том моряке, Сильви, – наконец с укоризной заметил Филипп, больше не в силах выносить это безмолвствие.

Если бы «тот моряк» сейчас оказался рядом, Филипп набросился бы на него и дрался бы до тех пор, пока один из них не испустил бы дух. Неистовство, прозвучавшее в его мрачном, невеселом голосе, насторожило Сильвию. Она взглянула на него:

– Я думала, ты знаешь, что он мне дорог.

Ее бледное, встревоженное лицо дышало мольбой и целомудрием, а голос был столь трогательным, что гнев Филиппа – на нее, на весь белый свет – угас, уступив место любви. И он снова преисполнился решимости добиться – любой ценой – того, чтобы она принадлежала только ему. Он присел рядом с ней и заговорил совсем другим тоном, тактично и убедительно, словно его устами повелевал некий чужеродный инстинкт или искуситель, «прикорнувший» у его уха[99].

– Да, милая, я знал, что он тебе дорог. И не стану дурно отзываться о нем. Он утонул, его нет в живых, что бы там ни говорил Кестер. Но если б я пожелал, я мог бы многое порассказать.

– Нет! Не надо мне ничего рассказывать, я ничего не хочу слышать! – Сильвия резко отстранилась от Филиппа. – Пусть его ругают сколько угодно, я не поверю.

– Я никогда не стал бы ругать того, кто умер, – подчеркнул Филипп.