Поклонники Сильвии

– Да уж с неделю назад, наверно. Мне трудно за временем следить. Он дважды заплатил мне за постой, но потом захотел заплатить вперед. Пришел однажды поздно вечером, сел, прежде чем заговорить: изнурен был очень – наверно, проделал долгий путь пешком. «У вас можно снять угол? – спросил он немного погодя, а сам тяжело дышит, прямо пыхтит. – Я тут парня одного неподалеку встретил, и он сказал, что вы сдаете жилье». – «Да, – отвечаю я, – жилье я сдаю, но вы должны платить мне шиллинг в неделю». Потом я засомневалась, подумала, вдруг у него нет шиллинга, а если нет, я все равно должна приютить его: я и собаку-то усталую не смогла бы прогнать. А он вытаскивает шиллинг, кладет его на стол и говорит: «Я долго вас не побеспокою, мне не место в этом мире». Мне подумалось, что я слишком сурова к нему, и я ему говорю: «Я – вдова, друзей у меня мало… – Понимаете, я грустила из-за того, что наш Кестер подался на север, потому и строга так с людьми. – Однако я сварила себе на ужин овсянки, и, если хочешь, можешь разделить со мной трапезу, только мне придется добавить в кашу еще воды, но, бог даст, хуже от этого она не станет». А он ладонью закрыл глаза и молчит. Наконец говорит: «Миссус, можно ли разделить благословение Божие с грешником – с одним из тех, кто является порождением дьявола? Ибо в Писании говорится, что он – отец лжи»[138]. Я пришла в недоумение, но потом говорю: «Ты у священника о том спроси, а я всего лишь бедная малодушная вдова, но Господь никогда не обходил меня Своим благословением, и, думаю, я охотно разделю его с тобой». И он протянул руку через стол и, стиснув мою ладонь, что-то пробормотал. Помоему, что-то из Писания. Но мне как раз понадобились все мои силы, чтобы поднять горшок с очага, ибо я с утра ничего не ела, потому как голод грядет на наши бедняцкие головы. И я говорю ему: «Давай, парень, приступай. И Господь благословит того, кто много ест». И с того дня мы с ним неразлейвода, только он так и не открыл мне, кто он такой, откуда пришел. Но я думаю, он из тех горемычных углекопов, что убиваются в угольных шахтах, ибо лицо у него черное, обожженное. А в последние дни он слег, просто лежит и вздыхает, даже через стенку слышно.

Словно в доказательство ее слов, в этот самый момент обе женщины услышали вздох, похожий на стон.

– Бедняга! – прошептала Сильвия. – Сколько же в мире страждущих сердец! – Но потом, вспомнив слова Кестера о том, что у его сестры «мягкое сердце», она решила, что обязана дать старой вдове дельный совет, и более суровым, жестким тоном добавила: – И все же вы ничего не знаете о нем, а бродяги есть бродяги, везде одинаковы, а вы вдова и должны быть осторожны. Пожалуй, как только он поправится, я отошлю его прочь. Вы сказали, у него много денег?

– Нет! Я такого не говорила. Мне о том ничего не ведомо. Он платит мне вперед и платит за все, что я ему даю, но это сущая малость. Он ничего не ест, хотя я сварила для него похлебку, очень даже вкусную, как я умею.

– На вашем месте я не стала бы его выпроваживать, пока он не поправится; но, думаю, потом вам лучше от него избавиться, – сказала Сильвия. – Другое дело, если бы ваш брат был в Монксхейвене. – С этими словами она поднялась со стула.

Вдова Добсон задержала ее руку в своей ладони.

– Вы не рассердитесь на меня, миссус, если у меня не хватит духу выставить его за порог, пока он сам не захочет уйти? – униженно спросила бедная женщина. – Ради Кристофера я ни за что не хотела бы расстраивать вас. Но я знаю, каково это жить, не имея друзей, и, что бы ни случилось, я не смогу прогнать его.

– Ну что вы! – воскликнула Сильвия. – С чего это я должна сердиться? Меня это не касается. Только на вашем месте я все же выставила бы его. Пусть снимет угол там, где есть мужчины, которые знают, чего ждать от бродяг и как с ними сладить.

И Сильвия вышла на улицу, где светило солнце. А в холодном сумраке лежал и вздыхал несчастный бродяга. Сильвия и не догадывалась, насколько близко она находилась рядом с тем, к кому с каждым днем все больше теплело ее сердце.

Глава 44. Первые слова

Весна 1800 года. Старики еще помнят страшный голод, что разразился в тот год. Минувшей осенью собрали скудный урожай, войны и «хлебные законы» привели к значительному подорожанию зерна, и то, что поступало на рынок, в основном было гнилым и, как следствие, непригодным для еды. Однако голодные люди охотно покупали такое зерно и, пытаясь оздоровить испорченный продукт, смешивали сырую, плесневелую, клейкую муку с рисом и картофелем. Богатые семьи отказывали себе в сдобной выпечке и не тратили зерно в любом его состоянии на излишества, без которых вполне можно было обойтись; резко увеличился налог на пудру для волос. Но все эти полумеры были каплями в океане великого бедствия, что постигло народ.