Поклонники Сильвии

Филипп, сам того не желая, поправился и окреп. И, по мере того как силы возвращались к нему, отвращение к пище сменялось чувством голода. Деньги его иссякли. Да и что такое его убогая пенсия размером шесть пенсов в день в тот ужасный голодный год? Летними вечерами он нередко часами кружил вокруг дома, который некогда принадлежал ему, который снова мог бы стать его пристанищем со всеми его обыденными благословенными удобствами, стоило ему просто войти туда и заявить свои права. Но, чтобы заявиться туда на правах хозяина в его жалком, уродливом, обличье, он должен бы быть кем-то другим, а не Филиппом Хепберном. Поэтому он стоял в облюбованном им укрытии на крутой извилистой улочке, что ответвлялась от рыночной площади и бежала вверх по холму, и в сгущающихся сумерках мягкого летнего вечера, переходящего в ночь, наблюдал, как закрывается некогда так хорошо знакомый ему магазин, как здоровый и довольный Уильям Кулсон уходит к себе домой, где его ждали жена и вкусный сытный ужин. Тогда Филипп – в ту пору в том маленьком примитивном городе полиции не было и лишь изредка случалось встретить где-нибудь старого караульного[139] – делал петлю вокруг дома, держась более темной стороны улицы, быстро оглядевшись, переходил через мост, глядя на спокойную рябь потока, на серые мерцающие отблески на воде, предвещавшие наступление рассвета над морем, на черные мачты и такелаж неподвижных судов на фоне неба. Его жадный, тоскливый взгляд различал очертания окна – окна той самой комнаты, где спали его жена и ребенок, не замечавшие его, оголодавшего изгоя с разбитым сердцем. Затем он возвращался в свое съемное жилище, тихо приподнимал щеколду на двери, еще тише, но неизменно с безмолвной благодарной молитвой проходил мимо бедной спящей женщины, которая приютила его и делилась с ним благословением Божьим, которая, как и он, не знала чувства сытости. А потом ложился на узкий соломенный тюфяк в пристройке и снова блаженствовал, давая Сильвии уроки на кухне Хейтерсбэнка. И в его грезах мертвые были живы, а Чарли Кинрэйд, гарпунщик, никогда не тревожил его счастливую, полную надежд, покойную жизнь.

Вдова Добсон так и не последовала совету Сильвии. Бродяга, известный ей под фамилией Фримэн, на которую он получал пенсию, по-прежнему жил у нее, еженедельно платя вперед жалкий шиллинг. В ту пору дороговизны шиллинг действительно ничего не стоил. Голодный человек мог за один день истратить его весь на пропитание.

Вдова Добсон сослалась на это, оправдываясь перед Сильвией за то, что она оставила жильца у себя. Более расчетливый человек, напротив, усмотрел бы в том удобный повод выставить его за порог.

– Понимаете, миссус, – виноватым тоном стала объяснять она Сильвии как-то вечером, когда та навестила ее перед тем, как пойти за Беллой (днем под палящим летним солнцем было слишком жарко, чтобы вести девочку через мост, и Джеремая теперь брал ее к себе на ужин). – Понимаете, миссус, немногие согласятся приютить его за шиллинг, это ведь теперь такие малые деньги; если кто еще и согласится, так найдет способ стребовать с него денег за что-то другое, а у него, я думаю, больше ничего и нет. Он называет меня бабушкой, но я уверена, что сам он моложе меня всего годков на десять. Хотя аппетит у него теперь хороший – вот и думай, сколько ему лет. Я вижу, что он мог бы съесть и больше, да денег у него столько нет, а мало кто лучше меня умеет приготовить пищу сытнее. Не сомневайтесь, миссус, я сразу же выставлю его, как только жизнь станет легче. Но сейчас отказать ему от дома – это все равно что послать его на верную смерть. А мне еды хватает и еще остается – благодаря Господу и вашему красивому личику.

И Сильвии пришлось удовольствоваться знанием, что деньги, которые она с радостью дает сестре Кестера, частично идут на прокорм жильца, а ведь тот был не работник, не сосед, а просто бродяга, и она опасалась, что он бесчестно пользуется добротой пожилой женщины. Однако свирепствовавший голод никого не оставлял равнодушным, и час спустя после этого разговора Сильвия, возвращаясь от Джеремаи Фостера с веселой, щебечущей Беллой, была растрогана, увидев впереди еле плетущегося человека, который, судя по описанию вдовы Добсон, был ее жильцом. Он появился с недавно проложенной дороги, что шла до тропинки, тянувшейся вдоль Северной Скалы, – до тропинки, которая вела только к дому вдовы Добсон. Пусть в глазах закона он был бродяга и бездельник, но, каким бы ни был по характеру этот человек, в мягком сумеречном свете Сильвия видела, что он едва переставляет ноги, ступая по улице, затем по мосту. Он часто останавливался и на что-нибудь опирался, делая передышку, а потом продолжал свой путь к центру города, куда направлялась и она с радостной малышкой Беллой.