Поклонники Сильвии

И Эстер ушла. Ее сердце радостно билось в надежде, что ей доведется узнать хоть что-нибудь о Филиппе – много ли, мало ли, о том она не смела рассуждать даже сама с собой. Возможно, где-то в дальних широтах часами Филиппа как-то завладел какой-то моряк, прибывший сюда из дальних морей; и в этом случае Филиппа нет в живых. Такое вполне могло быть. Эстер пыталась убедить себя, что это наиболее вероятное объяснение. Она была абсолютно уверена, что Уильям Дарли приобрел именно часы Филиппа. С другой стороны, не исключено, что сам Филипп где-то поблизости, здесь, в этом самом городе, как и многие другие, голодает, не имея средств купить дорогостоящие продукты. А потом ее сердце словно огнем опалило при мысли о том, что Сильвия каждый день – нет, три раза в день – накрывает для обитателей дома на рыночной площади сытный, вкусный стол, во главе которого должен бы сидеть Филипп; но «место его не будет уже знать его»[142]. Ибо Сильвия унаследовала от матери талант умелой хозяйки, и именно на нее – поскольку Элис одряхлела от старости, а Эстер работала в магазине – пали заботы по обеспечению пропитанием всего их объединенного разнообразного семейства.

А Сильвия! Душа Эстер исходила стонами, ибо ей вспомнились слова Сильвии: «Я никогда не смогу простить его за то зло, что он мне причинил», которые она сказала Эстер в тот вечер, когда та пришла в ее комнату и, прильнув к ней, со стыдом и печалью призналась в своей безответной любви.

Что могло бы способствовать воссоединению тех двоих? А сама Эстер могла бы? Эстер, которой неведомы таинственные закоулки сердца Сильвии, ведь тем, кто руководствуется исключительно принципами, неясны поступки людей, подчиняющихся собственным порывам и страстям. А сама Эстер могла бы? О! Что ей говорить, что делать, если Филипп рядом – если Филипп находится в плачевном, бедственном положении? При этой догадке она испытала невыразимую боль душевных мук и, как обычно, стала искать облегчения в Священном Писании, вспоминая обнадеживающие строки, которые укрепили бы ее веру.

– Богу же все возможно[143], – твердила она, словно заговаривая свою тревогу.

Да, Богу все возможно. Но зачастую свои деяния Он творит страшными орудиями. И одно из его орудий примирения носит название Смерть.

Глава 45. Спасение и кончина

На другой день, после того как неизвестный владелец монеты достоинством в полкроны должен был явиться за ней к Уильяму Дарли, вечером Эстер отправилась за своими часами. Она убедила себя, что ее главные помощники – время и терпение. План ее состоял в том, чтобы выяснить о Филиппе все, что можно на данный момент, и затем, если позволят обстоятельства – а они наверняка позволят, – целительными, миролюбивыми речами постепенно растопить неумолимое, ожесточенное сердце Сильвии. И вот после закрытия магазина Эстер оделась для улицы и направилась в сторону старой пристани.

Бедная глупышка Сильвия! Она оставалась неумолима, но не была ожесточена до крайности, как полагала Эстер. С тех пор как Филипп ушел из дома, она не раз неосознанно тосковала по его заботливой любви – когда с ней кто-то резко разговаривал; когда Элис брюзжала на нее за то, что ей не стать одной из избранных; когда к мягкой серьезности Эстер примешивалась суровость; когда ее собственное сердце терзали сомнения: заслужила бы она одобрение мамы, может ли мама знать обо всем, что она к этому времени совершила? А Филипп в те полтора года их супружества неизменно был ласков с ней, за исключением двух случаев, описанных выше: первый раз, когда ей пригрезился Кинрэйд; второй – вечером накануне того дня, когда она выяснила, что ему была известна тайна недобровольного исчезновения Кинрэйда.

С тех пор как Сильвия узнала о женитьбе Кинрэйда, ее сердце все больше тяготело к Филиппу. Теперь она считала, что он был прав в своей оценке, когда решился на обман. И тем сильнее она негодовала на Кинрэйда за его непостоянство, хотя и вполне необоснованно. И она начала ценить любовь Филиппа – немеркнущую любовь, какой он дарил ее с той самой поры, когда она впервые стала задумываться о любви мужчины к женщине, когда впервые отпрянула от нежности, что он придавал своему тону, по-особенному обращаясь к ней, к двенадцатилетней девчонке. Он имел обыкновение называть ее Малышкой.

Но тень клятвы, подобно огромному холодному облаку, накрывшему солнечную долину, омрачала ее потеплевшие чувства к мужу. Какое решение она должна принять? Как должна повести себя, если он вернется и снова назовет ее своей женой? Сильвия пугалась такой возможности со всей слабостью и суеверностью своей натуры. Чтобы окончательно не утратить присутствие духа, она повторяла про себя ту беспощадную клятву и уклонялась от обсуждения этой темы в тех редких случаях, когда Эстер пыталась заговорить с ней о Филиппе в надежде смягчить сердце Сильвии, которое, как той представлялось, только против мужа и было ожесточено.