Покой

Да, Суат жил в больничной палате, в своей собственной голове, в распухших глазах своей жены, в тоненьких шейках своих детей, он жил во всех своих отношениях с женщинами, не пропуская ни одной юбки, и безжалостно сминал их жизнь, словно немытыми липкими руками, размазывая пальцами грязь, лазил в темной комнате, в полном чистого белья шкафу. Настоящей бедой был именно этот Суат, Суат, которого он давно и хорошо знал.

Мюмтаз шагал под дождем, не понимая, куда идет. То и дело небо слегка прояснялось, и на улице, даже на черепицах крыш все начинало светиться, и свет, пробивавшийся между облаками, проходя сквозь них, создавал жемчужный сон из короткой жизни капель, дрожащих на проводах, на листьях остриженных под мальчиков саженцев, привезенных для посадки муниципалитетом; абсолютно всё и вся умывалось этими каплями, испытывая чистую наивную радость. Затем ливень начинался вновь; мальчишки, накрыв куртками головы, разбегались; взрослые прятались то здесь, то там; и все стиралось — и улицы, и дома. Все покрывала черная мутная завеса, похожая на пепельную грязь. Все было в плену у дождя. Дождь хлестал все вокруг большими, размашистыми каплями, извлекал из крыш трамваев, деревянных стенок полицейских будок, деревянных и черепичных крыш домов звуки, напоминавшие аккорды музыки, звучащие на огромном органе или клавесине; то и дело вспыхивала молния, и темная жидкая грязь внезапно освещалась каким-то иным светом, а затем вновь спускалась тонкая водяная сеть.

Мюмтаз шел с непокрытой головой. Он никогда в жизни не испытывал таких страданий. Ему сейчас опротивело все. Все потеряло для него смысл. На всем чувствовалась грязная рука Суата, седые волосы Яшара, обрамлявшие холеное лицо гаремного евнуха. Значит, все сложилось именно так. Человек может измениться за двадцать четыре часа и стать врагом двум несчастным людям. Два человека, как нежеланные и непрошенные гости, могут войти в вашу жизнь, отравить вас своим существованием, только тем, что дышат, ходят под солнцем и, рассказывая кому-то о своих чувствах и мыслях, употребляют одни и те же слова.

Перед ним остановилось такси. Водитель с наглостью ловкого грабителя произнес: «Куда вас отвезти, господин?» Мюмтаз огляделся по сторонам. Не соображая ничего, он доехал до Султан-Селима. Проехал немного за мечеть. На мгновение ему захотелось исчезнуть в прохладе старой мечети. Однако под дождем все выглядело таким убогим, а ему было так тоскливо, что он наверняка умер бы от тоски всюду, куда бы ни пошел. Шофер раскрыл перед ним дверь, но прежде чем выйти, он спросил себя:

— Все хорошо, но куда же мне?

Шофер в той же манере ответил:

— Куда изволите, господин…

— Тогда на Мост…

У него кружилась голова, его мутило. Он весь день ничего не ел. Ему хотелось как можно скорее попасть домой. Однако что было делать дома в такой дождь? Нуран сегодня не было; а даже если она и заходила, она уже уехала. Он подумал о письменном столе, о лампе, о своих книгах, вспомнил по отдельности каждую пластинку. Все вызывало тоску. Жизнь в большинстве случаев возможна, когда привяжешься к чему-то одному. В тот момент молодой человек нигде ни в чем не мог отыскать эту таинственную связь.

Его мысль напоминала вращающийся диск, который, искрясь, норовил исчезнуть. Все в этом головокружительном вращении уменьшалось, сокращалось, меняло цвет и суть; все становилось странным желе, отвратительной закваской, убогой и грязной натурой Суата, и эта закваска всю дорогу низводила до нуля, затягивала в себя все, что попадалось ей на пути, и кружила в своей липкой массе.

Все кругом превратилось в страшную грязь… Ему не хотелось с таким чувством возвращаться домой. Конечно, беспричинное беспокойство через некоторое время прошло бы. Или все излилось бы само собой, как изливается вода из мельничного желоба.

Качаясь, он прошел по Мосту. Нет, смысла никакого не было. Он не пойдет домой. Всякий раз, когда он представлял сад, грустные голоса цветов и веток под дождем, как дождь избивает большой каштан и деревья поодаль, ливень, который то чуть-чуть подхлестывает их, а затем вновь бросается на них изо всех сил, он испытывал нестерпимую муку…

— Я боюсь одиночества… — сказал он. — Я боюсь одиночества…

На самом деле, он боялся не одиночества, а боялся очередной встречи с привычками Суата, меняющимися вместе с его существом. Он повернулся, поискал взглядом водителя. Парень еще не уехал.

— Отвези меня на Бейоглу… — попросил он.