Покой

Когда они проезжали Шишхане, небо прояснилось в единственной точке. Над Сулеймание из отверстия в группе одномерных, одноцветных, почти прозрачных облаков, подобия которых можно видеть на миниатюрах, нехотя показалось солнце. Весь город в одно мгновение превратился в сказочный дворец из «Тысячи и одной ночи», стоивший огромных средств и усилий. В Галатасарае он вышел из машины. В белоснежном свете он вначале решил подняться на холм. Но боясь встретить кого-то из знакомых, повернул в обратную сторону. Некоторое время он шел в сторону Тепе-баши. Там вошел в маленькое бистро; дождь вновь усилился. Он смотрел на дождь, лупивший фасады домов напротив, размышляя о ярком луче солнца, который только что видел.

В бистро никого не было. Заскучавший без дела официант безостановочно заводил граммофон и ставил танцевальные мелодии. Мюмтаз попросил что-нибудь закусить и пива. Холодное пиво помогло ему прийти в себя. Он осмотрелся. Все как будто пребывало во сне. Столы, стулья, цветные бутылки из-под алкогольных напитков на старых полках, краска и полировка на которых местами облупилась, стояли в оцепенении, несмотря на то, что внешне, будто сговорившись, выглядели очень опрятными. То был странный сон, он протекал над ним не только как волна безразличия, наступившая после тоски по далекому и невозможному, но и словно бы нарочно для того, чтобы нарушить танец дождя с переливами танго. Мюмтаз был единственным клиентом. Наверху в нише, похожей на шкаф для хранения белья, разговаривала пара, сидевшая спинами к выходу. В шуме дождя и музыки выделялся женский голос, неизвестно из какой точки жизни появившийся; однако этот голос давал знать, что где-то живут люди, что хозяйка голоса осталась с глазу на глаз со своей судьбой, в радости или безысходности, а следовавший за ней тихий, еле слышный мужской голос вторил ей. То была самая обычная перекличка голосов, которые встречаешь каждый день. Однако нервы Мюмтаза были так напряжены, что он прислушался к этому похожему на всхлипывания смеху. Он ощущал нечто странное, будто ждал чего-то очень важного. Можно сказать, что недавнее превращение, сделавшее все вокруг похожим на отвратительное желе, способное поглотить вселенную, замедлилось, и замедлилось даже то головокружительное нисхождение к нулю всего, что отражало лицо либо имя Суата.

Через некоторое время голоса стали громче:

— Это невозможно, ты понимаешь? Невозможно! Я боюсь, я не могу этого сделать…

— Не сходи с ума, мы пропали! Хаджер, мне конец…

— Я не смогу этого сделать… Я не могу убить собственного ребенка. Может, лучше ты разведешься с женой?

Хриплый граммофон рявкнул вновь. Дождь опять забил в окна дома напротив с тоской, принесенной с Андских гор, с Панамского канала, от сингапурских и шанхайских рыбаков, в тоске от всего и от всех, что далеко и чуждо смерти, что далеко и чуждо было в тот момент от той закусочной и от тех людей. Но сейчас Мюмтаз был безразличен и к той тоске. Никакой призыв не мог привести его в себя.

Мужской голос зазвучал вновь, но на этот раз он проскрипел, как натянутая скрипичная струна:

— Ты хотя бы подумай! У меня не останется другого выхода, кроме как покончить с собой… Если ты хочешь моей смерти, тогда другое дело…

Женщина недолго помолчала; а затем попыталась сразиться в последний раз, хотя воля ее заметно ослабла, а сопротивление было уже сломлено:

— А если со мной что-нибудь произойдет? А если я умру?

— Ты же знаешь, ничего не будет.

— А если все станет известно? Мы попадем в суд.

— А кто знает о том, что случилось в Конье?.. Врач — наш знакомый… Ты иди к нему завтра, завтра все должно закончиться. Тебе понятно? Мне это все надоело.

Скрип стула… Затем, кажется, раздался звук поцелуя (хотя Мюмтаз его толком не расслышал) и тут же ушел в землю, пронизанный фальшивой нежностью, а следом послышалось истеричное всхлипывание… А затем — настоящий ливень, как корабль, который плывет к неизвестным берегам сквозь мечты о Гаване, унося с собой от самого корня все, что попадается ему на пути…

— Ну все, пойдем, я опоздаю на пароход.

Мюмтаз забился поглубже угол; и оттуда смотрел, как по лестнице перед сутулой, худой, так, что кожа на лице плотно обтягивала скулы, смуглой женщиной, дрожавшей в тонкой шелковой шали и явно имевшей дурные счеты с жизнью, с неряшливо причесанными волосами, выбивавшимися из-под лилово-розоватой шляпы, спускается человек, девять лет назад женившийся на родственнице Маджиде, человек, который десять лет скрывал любовь к Нуран, словно свет истины. Увидев счет, Суат засунул руку в карман. Вытащив сигарету, закурил. Женщина сказала:

— Ты же бросил…

Суат, обтирая пачкой сигарет лоб, ответил:

— По-всякому бывает… — Тут оба они вышли, он — впереди, женщина — следом, и исчезли в дожде.

Мюмтаз смотрел им вслед, вдыхая запах самой дешевой туалетной воды. Окна начали новую пляску с дождем, возвращаясь с улыбкой ко всему из обители смерти, охватывая своим кружением все вокруг… Недавние предположения подтвердились; это был Суат, Суат, который был влюблен в Нуран с доисторических времен!