Покой

— Я говорил о конкретном… — Ихсан задумался. Затем поднял голову и сказал: — Не знаю. Если бы я знал, что и как нужно делать, я бы здесь с вами не разговаривал. Я бы отправился в столицу; собрал бы всех вокруг себя. Кричал бы там, как пророк Юсуф: «Я принес вам истину!» Ведь истину не познаешь с помощью первой пришедшей в голову мысли. Пока мы здесь, мы в состоянии понять, что можно сделать. Прежде всего, нужно объединить людей. Пусть стандарты жизни у разных индивидов будут разными; но пусть у этих людей будут одинаковые жизненные потребности… Пусть один из них не будет живым обломком старой цивилизации, а другой — уже обывателем новой. Нужно, чтобы между ними обоими было некое движение.

Затем нужно воссоздать нашу связь с прошлым. На первый взгляд, это сравнительно легко; изменив в той или иной мере материальные условия жизни, мы сможем этого добиться. Однако все это можно получить только ценой усилий нескольких поколений.

Если мы будем пренебрегать прошлым, то оно будет мешать нам в повседневной жизни, словно некий инородный предмет, так что мы волей-неволей введем его в общую структуру жизни. Оно — то необходимое, из чего мы должны исходить. У нас большая потребность в идее о продолжении прошлого, даже если это иллюзия. Допустим, мы родились не вчера. Это наша суровая реальность. Тогда к каким нам идти корням? Народ и его жизнь иногда — сокровищница, а иногда — мираж. Издалека она кажется чем-то беспредельным. Но стоит посмотреть с близкого расстояния, как становится видно, что все кончается пятью — десятью мотивами и вариантом моды; или напрямую застрянешь посреди некоторых жизненных форм. От классической культуры, то есть от культуры более высокого уровня — стоит только от нее оторваться… и цивилизация, к которой ты был крепко привязан, — пропала.

Мюмтаз заметил:

— Вот это мне кажется невозможным. Потому что, как вы говорите, последовательность уже была нарушена. Сегодня в Турции мы не обнаружим и пяти книг, которые читают с одинаковым интересом все поколения. Тех, кто наслаждается прошлым, становится меньше, если не считать узкого круга людей. Кажется, мы — последнее поколение той культуры. Завтра какой-нибудь Недим, какой-нибудь Нефи, и даже старинная османская музыка, которая нам кажется притягательной, станет чем-то навсегда чужим.

— Тут есть одна сложность. Это возможно. Сейчас мы живем в эпоху цепной реакции. Мы не любим себя. Наша голова полна различных сравнений; нам не нравится Деде, потому что он не Вагнер, нам не нравится Юнус и Бакы, потому что мы не сумели сделать из них Верлена, Гёте и Андре Жида. Среди богатств бескрайней Азии мы живем совершенно обнаженными, хотя не уступаем ни одной нации в мире по богатству костюма. Наше географическое положение, наша культура, абсолютно все ждет от нас новой смеси; а мы даже не замечаем своей миссии. Мы пытаемся пережить заново опыт других народов.

Разве нет канона — выбрать одно дело, один результат и сделать его достоянием опыта живущего внутри нас человека; вот бы нам начать это поскорее. Именно этого мы не можем. Я только что говорил о любви, но и просто любви недостаточно; нужно идти гораздо дальше. Мы не умеем переживать мысль и чувство как нечто живое. Между тем как наш народ этого хочет.

Орхан засомневался:

— В самом деле хочет? Мне кажется, что наш народ с самого начала безразличен ко всему этому. В прошлом он всегда был так далек от нас… И во всех этих делах почти безнадежен. Или же, по крайней мере, не уверен в себе.

— Да, народ этого хочет. Если не смотреть на историю сквозь призму счетов настоящего, то согласишься, что наш народ живет как любой другой. Разница заключается в том, что у нас не сформировался средний класс. Каждый раз его рождению мешали разные обстоятельства. Но родиться он так и не смог. Причина разногласий именно в этом. Безразличие народа или же его сомнение в нас — миф, который мы сами выдумали. Тактика, которую мы придумали, чтобы победить оппонента в идеологических спорах. Бывает же так, что в голове малочитающего, одинокого человека запечатлеваются победы, которые на мгновение вспыхнули на страницах газет! И вот, чтобы их одержать в реальности… На самом деле наш народ верит в интеллигенцию. Принимает ее. А по-другому и не может быть. Политические события двух последних веков заставляют нас жить в каком-то боевом порядке. Нас воспитали ставшие абсолютными опасности. Наш народ всегда верил своей интеллигенции и шел по пути, который она показывала.

— И всегда бывал обманут?

— Нет! Точнее сказать, он бывал обманут, когда обманывались мы сами. Как в любой другой стране. Ты признаешь, что движение в истории основано на разуме? Это, конечно же, невозможно. Однако скопившиеся силы обществ помогают переступать через ошибки поколений. Это дает нам иллюзию, что все идет хорошо. Но будьте уверены, что и мы обманывались как любой другой народ, совершали ошибок столько же, сколько и любой другой народ.

— Вы любите народ?

— Каждый человек, который любит жизнь, любит народ.