Покойник с площади Бедфорд

– Вы можете сказать, что капитан не должен ухаживать за ранеными, и будете абсолютно правы. Но мы шли далеко в открытом море, а с кораблем работорговцев было покончено. Корнуоллис проводил одну вахту на палубе, а следующую – рядом со мною. – Хирург крепко сжал губы. – Одному Богу известно, когда он спал. Но Лансфилда мы вытащили. Он отделался ампутацией всего одного пальца. Вот тогда-то мы и разговорились. Такое случается во время ночных вахт, когда людей накрывает отчаяние от того, что они ничем не могут помочь своему товарищу. А после этого я видел капитана, только когда это было необходимо по службе. Думаю, что навсегда запомнил Корнуоллиса таким, каким он был в ту ночь. Желтое от света фонаря лицо, изможденное беспокойством за Лансфилда, злое и беспомощное, – он был таким усталым, что с трудом держал голову прямо.

Суперинтендант не стал спрашивать, мог бы Джон приписать себе подвиг другого человека – в этом не было никакого смысла. Он поблагодарил Роулинсона, и тот отправился к своим пациентам. Томас же начал спускаться к причалу, намереваясь сесть на паром, который шел в Блэкфрайерз через Дептфорд, Лаймхаус и Уоппинг, мимо Тауэра и под Лондонским и Южным мостами.

Теперь полицейский знал о своем шефе гораздо больше и укрепился в своем желании помочь ему, чего бы это ни стоило. Однако он все еще не мог понять, кто мог написать то письмо. Одно было ясно – ни один человек, служивший под началом Корнуоллиса, в написанное никогда бы не поверил.

Питт вспомнил, как было составлено письмо – его грамматическую безукоризненность, не говоря уже о правописании и выборе слов. Его сочинил явно не простой моряк или кто-нибудь из его близких, таких как, например, сестра или жена. Если же это был сын простого моряка, то, несомненно, он должен был очень многого достичь и значительно изменить свое социальное положение.

Когда Томас подошел к реке, запах соли и мокрой древесины, плеск волн, влажный воздух и чайки, легко кружащиеся высоко в воздухе, сказали ему о том, что впереди ему предстоит еще очень длинный путь.

В то утро Шарлотта обнаружила в первой утренней почте письмо, написанное почерком, который мгновенно заставил ее забыть о прожитых годах. Даже еще не открыв его, она знала, что оно от генерала Балантайна.

Само письмо было очень коротким:

Дорогая миссис Питт,

С Вашей стороны было очень благородно высказать озабоченность тем, что происходит сейчас со мной, а также еще раз предложить мне Вашу дружбу в эти малоприятные времена.

Сегодня утром я планирую прогуляться по Британскому музею. Я буду находиться в залах Египетской экспозиции около половины двенадцатого. Если у Вас будет свободное время и появится желание прогуляться в этом направлении, то я буду счастлив увидеться с Вами.

Остаюсь Вашим покорным слугой,

Брэндон Балантайн.

Это был чопорный и крайне формальный способ сказать, что генералу очень нужна ее дружба. А то, что письмо вообще было написано, не оставляло в этом никаких сомнений.

Шарлотта быстро встала из-за стола, сложила письмо и бросила его в печку. Языки пламени немедленно охватили бумагу, и генеральское послание исчезло.

– Сегодня утром я, пожалуй, прогуляюсь, – сказала она Грейси. – Хочется посмотреть Египетскую коллекцию в Британском музее. Когда вернусь – не знаю.

Служанка бросила на нее взгляд, полный любопытства, но от вопросов воздержалась.

– Конечно, мэм, – сказала она, широко раскрыв глаза. – Я с усем управлюсь.

Миссис Питт поднялась в спальню и достала свое второе лучшее платье для утренних визитов – не бледно-желтое, которое было самым лучшим и которое она уже надевала для встречи с Балантайном, – а бело-розовое, из муслина, которое ей подарила Эмили.

До Британского музея можно было без труда дойти пешком, и именно поэтому генерал, по-видимому, выбрал его. Шарлота вышла в 11:10, чтобы быть в музее в половине двенадцатого. Это была дружеская встреча, а не любовное свидание или протокольный визит, где опоздание выглядело бы или стильной деталью, или завуалированным способом высказать свое неудовольствие.