Покойный просил цветов не приносить

— Можно как-нибудь захватить с собой и Пребена, — сказал я. — Но, честно говоря, я предпочел бы поехать с тобой вдвоем.

Она не ответила. И мы поехали в Бакке с ней вдвоем.

Октябрьским днем в субботу после уроков я заехал за ней на Майорстювайен. И мы отправились в Берум — езды туда было три четверти часа.

Моя мать устремилась к ней, как жаждущий к воде. Она поступает так всегда, когда Кристиан или я привозим домой знакомую девушку. Мать, бедняжка, спит и видит себя в роли бабки.

Но к Лизе она отнеслась с какой-то особенной сердечностью.

И, похоже, это было взаимно. Они сидели, сдвинув головы и рассматривая самый толстый из материнских семейных альбомов. Я сделал вид, что не обращаю на них внимания и погружен в чтение газеты. Мне известно, как любят женщины рассматривать детские фотографии всех знакомых и выискивать мельчайшие приметы сходства со взрослыми.

После того как они покончили с альбомом, мать пожелала продемонстрировать Лизе какое-то особенное кухонное оборудование. Я поплелся было за ними, мне хотелось быть поближе к Лизе.

— Можешь читать свою газету, Мартин, — заявила мать. — Ты же не разбираешься в таких вещах. Через полчаса получишь Лизу обратно, тогда вы сможете прогуляться.

Лиза ничего не сказала. Только улыбнулась своей неожиданной улыбкой.

И мы пошли прогуляться. Если бы мать могла дать мне на дорогу парочку добрых напутствий, она с удовольствием сделала бы это. Но на сей раз даже моя мать сумела удержаться от советов.

Я показал Лизе усадьбу. Бакке — усадьба великолепная, в ней есть на что посмотреть. Я, как мальчишка, горжусь, когда могу продемонстрировать ее кому-нибудь. А демонстрировать ее Лизе было особенным удовольствием. Все равно как в детстве показывать свою новую заводную железную дорогу приятелю, которым ты особенно восхищаешься.

Около часа мы бродили по усадьбе, потом поднялись на лесистый холм за домиком арендатора и постояли там, любуясь окрестностями. Потом сели на поваленную ель, я предложил Лизе сигарету.

— Не понимаю, как это вы с Кристианом, имея такую. — она осеклась, щеки ее вспыхнули. Я сделал вид, что ничего не заметил.

— Ты удивляешься, почему мы с братом стали, соответственно, врачом и учителем, вместо того чтобы оставаться так называемыми землевладельцами? Я расскажу тебе, как это вышло. Отец наш был снобом. Благослови его за это Бог. Я бы ни за что не хотел сменить профессию, думаю, что и Кристиан ни на что не променял бы свою.

С нагорья повеял легкий ветерок. Лиза придвинулась ко мне ближе. Я потерял нить мыслей.

— Мы^ — начал я.

Она улыбнулась.

— Ты говорил о своем отце, — напомнила она.

— Ах да, так вот об отце. Мой прадед был епископом, ты, наверно, о нем слышала, Кристиан назван в его честь. Это тот, который написал длинный ученый труд об акантовом орнаменте. Прадед был идеалом моего отца. Сын епископа пошел по дипломатической части — по мнению отца, это уже было началом семейной деградации. А сделавшись сам директором Норвежской энергетической компании, он счел деградацию, так сказать, окончательной.

Проходя мимо портрета своего пращура, который и сейчас висит в гостиной, отец стыдливо отводил глаза…

Лиза засмеялась.

— Как известно, представления, полученные в детстве, налагают отпечаток на всю жизнь, — сказал я. — Мой отец неутомимо внушал нам с Кристианом свои идеи и мнения и, конечно, повлиял на нас. Кристиан стал студентом-медиком, я филологом. Таким гордым, как в день, когда Кристиан защитил диссертацию на безбожную тему о почках, я никогда отца не видел. Фамильная честь была, так сказать, восстановлена.

Лиза опять засмеялась. Смех ее напоминал звон серебряного колокольчика.

— Вслед за этим я сдал экзамен на учителя, и отец сошел в могилу счастливым человеком.

— Собираешься ли ты продолжать? Есть ли у тебя уже тема для докторской? Вообще, о чем ты мечтаешь?

Я покосился на нее. Но она не смотрела на меня. Она разглядывала окрестности Бакке.

— Я в самом деле кое о чем мечтаю.

Она встала.

— Становится прохладно, — сказала она. — Пойдем домой к твоей матушке.

Я тоже встал и пошел за ней следом. По дороге к дому мы не произнесли ни слова. Лиза принадлежала к той редкой породе женщин, с которыми приятно помолчать.

В оставшиеся вечерние часы моя мать нежилась в нашем обществе, как змей на припеке, и даже не пыталась это скрыть. Внуки уже тешили ее внутренний взор.

Мы сидели, болтая обо всем понемногу. Время шло, я наслаждался ощущением безграничного блаженства. Оно пропитало весь мир, оно сочилось из леса и с пашен вокруг усадьбы, оно проникало в дом, как в фокусе собираясь в образе тоненькой девушки с пепельными волосами.

Я вдруг обнаружил, что не ведаю никакого горя. И хотя я знал, что на самом деле мог бы от горя почернеть, в этот вечер я забыл обо всем. Мы выслушали десятичасовые новости, после чего мать пожелала нам спокойной ночи и отправилась спать.