Покойный просил цветов не приносить

— Я спросил когда, мама. Когда это было?

— Это очень легко вспомнить, мой мальчик. Это было той весной, когда у тебя сняли гипс со сломанной ноги.

— Весной какого года, мама? — с отчаянием спросил я.

— Той самой весной, когда мы Пасху провели в Копенгагене, — заявила моя удивительная мать. — Разве ты не помнишь, мы еще отмечали восемнадцатилетие Кристиана?

— Мама, — взмолился я. — Послушай. Может быть, ты назовешь точную дату? Я не в состоянии сейчас сосчитать, когда Кристиану исполнилось восемнадцать. Пожалуйста, назови мне год.

— Пожалуйста — ответила довольная собой мать. Услышав ответ, я облегченно вздохнул.

— Еще одно, мама. Я хотел пригласить Карен, Лизу и Пребена на уикенд в Бакке. И еще Карла Юргена. Ты его, конечно, помнишь. Ты не против?

— Конечно нет, сынок. А Кристиан?

— Я едва не забыл о нем. Но я ему позвоню. Об остальном поговорим сегодня после обеда, — сказал я. — Мне надо еще кое-что успеть до начала уроков.

Я поехал прямиком в редакцию «Афтенпостен» и попросил показать мне интересующие меня номера за март и апрель названного матерью года. Я был знаком с одним из сотрудников, и потому мне разрешили просмотреть газеты в его кабинете, пока он съездит по редакционному заданию в город.

Я искал совершенно конкретную заметку. Через три четверти часа я ее нашел. Я привык читать газеты по диагонали.

Потом я позвонил Карен, Лизе и Пребену и пригласил их на уикенд в Бакке. Все поблагодарили и приняли приглашение. Потом я позвонил Кристиану — он сказал, что как раз собирался съездить завтра домой.

Карлу Юргену я звонить не стал. Я зашел к нему после уроков.

— Что-нибудь случилось? — сразу спросил он, увидев меня.

— Неужели по мне заметно? Да, случилось, и много чего. Конечно, на первый взгляд все это не так значительно по сравнению с тем, к чему мы привыкли за последнее время. Но я уверен, все это жизненно важно для разрешения загадки. Думаю, мы разгадаем ее в ближайшие два дня.

И я рассказал ему, как я ходил к Ужу, рассказал о его приятеле-толстяке, который трижды звонил в дверь, об аукционе и о двух картинах Моне и Дега.

Под конец мне пришлось рассказать Карлу Юргену и о том, как я проник в квартиру Пребена.

— Но если ты привлечешь меня к суду, я откажусь от своего признания, — заявил я.

Потом я рассказал ему, как ездил в «Афтенпостен», и о маленькой заметке.

— Я это знал, — сказал Карл Юрген. — Я хочу сказать, знал о том, что сказано в этой заметке.

— Ты знал? — воскликнул я, потрясенный.

— Конечно, — подтвердил он. — Но согласись, в той маленькой газетной заметке нет решительно ничего криминального.

— Если рассматривать ее вне контекста — нет, но если посмотреть на нее в свете того, что мне пришлось увидеть вчера… Впрочем, я готов признать, что и в этом тоже нет криминала. Но разгадка, без сомнения, как-то связана со старым консулом Халворсеном и его картинами. У меня на этот счет есть теория.

— Все это прекрасно, — сказал Карл Юрген. — Но, по-моему, ты забыл одно важнейшее обстоятельство. Допустим, мы в ближайшие дни установим, кто убил Свена и Эрика, если Эрик в самом деле был убит, но все это надо доказать. А доказать мы не сможем никогда.

Я понимал, насколько он прав.

— Верно, — признал я, — доказать это невозможно. Единственное, что остается, — заставить признаться…

Карл Юрген рисовал на клочке бумаги палочки и кружочки.

— Мартин, — сказал он, — а ты подумал о том, что устраиваешь засаду на своих ближайших друзей? Что ты едешь в Бакке со мной, Кристианом, Карен, Лизой и Пребеном? Что одного из поименованных близких тебе людей ты собираешься выманить из логова?

— Да, Карл Юрген, — ответил я. — Я подумал об этом. И, если вдуматься как следует, это ужасно. Но дело в том, что вдуматься как следует я не в состоянии — для меня это сейчас не имеет значения, я как бы не ощущаю больше, что все эти люди мои друзья. Единственное и главное — это Свен и Эрик и то, что с ними сделали. Свен и Эрик, только они важны сейчас для меня. Что бы мы ни обнаружили, это станет страшным потрясением. И все же никакое потрясение не может сравниться с тем ужасом, который сотворили со Свеном и Эриком. Чего бы мне это ни стоило, я хочу дойти до конца и найти виновного.

— Я тебя понимаю, — сказал Карл Юрген.

— У меня своя теория насчет того, кто убил Свена и Эрика, я уверен, что прав, и знаю, почему совершено убийство. Я даже составил план, как получить доказательства.

— Ты можешь рассказать мне, в чем состоит этот план?

— Нет, — сказал я, — потому что не верю, что ты хороший актер. И кроме того…

— Что кроме того?

Я подумал.

Нет, я не могу открыть мой план Карлу Юргену. Он никогда не согласится в нем участвовать.

— Карл Юрген, — сказал я. — Я счастлив, что моя мать может быть великолепной актрисой, ее я и посвящу в часть своего плана.

Она даст сигнал. Ты поймешь. Но тебе покажется, что ее слова абсурдны… И ты станешь протестовать. Карл Юрген, обещай мне, что, несмотря ни на что, ты подчинишься ее требованию, что ты предоставишь мне быть режиссером этого вечера. Можешь ты мне довериться?