Покойный просил цветов не приносить

Я не стал гасить свет, я просто сел на первый попавшийся стул. Я чувствовал себя совершенно разбитым. Сердце колотилось так, что стук, казалось, разносился по всему дому.

Десять минут показались мне вечностью. Мне нужно добыть доказательство, и сейчас я его получу. Я вдруг понял, что могу поплатиться за это жизнью.

Как только эта мысль пришла мне в голову, я успокоился. Наверно, так бывает на войне, подумал я. И вообще когда настает решительная минута. Ожидая ее, ты боишься, но она приходит, и страх улетучивается. И эта минута настала. Свет погас. Ощущение в буквальном смысле было такое, словно тебе на голову надели черный мешок. Нигде не пробивалось ни лучика света. Дом погрузился в полную темноту. К тому же мы были в деревне — в ночной ноябрьской тьме за окном не брезжило ни единого огонька. Я встал и пошел к лестнице. Я знал, где она находится, и все же по пути наткнулся на стул.

Но вот я нащупал ногой первую ступеньку в кромешной тьме стал медленно подниматься. Здесь, наверху, на маленькой площадке, была дверь в небольшую прихожую, которая вела в мою комнату. Все знали, что я буду подниматься по этой лестнице.

Но я-то не знал, кто придет в мою комнату искать два куска холста или будет поджидать меня в темноте.

Я считал ступени. Я помнил, что их восемнадцать. И вот я дошел до площадки. Нашарил дверь, ухватился за ручку и потянул ее к себе. Мне надо было отступить на два шага, потому что дверь открывалась наружу в сторону лестницы.

Я был готов, я предчувствовал, что произойдет.

В ту самую секунду, когда дверь открылась в полной темноте, меня с силой отшвырнули назад к крутой бетонной лестнице. Но в потемках я двигался с вытянутыми руками и схватил того, кто меня толкнул.

Правая рука у меня оставалась свободной, и я успел ухватиться за перила. Удержаться с помощью одной руки мне не удалось, но мне удалось смягчить падение. И мы покатились по лестнице вдвоем. На меня пахнуло слабым ароматом духов. Мы катились по ступеням вниз, и я знал, что держу в руках убийцу.

Глава 12

Что спасло наши жизни, не знаю.

Но я был готов к тому, что произойдет, и это, очевидно, оказалось решающим. Если бы я стоял на площадке не подготовленный к встрече с убийцей и ни о чем не подозревая, я бы мешком свалился вниз. А теперь моя правая рука, на мгновение уцепившаяся за перила, самортизировала падение.

Возможно, она тоже в какой-то миг схватилась за перила, потому что была секунда, когда мне показалось, что мы повисли в воздухе. Она, вероятно, до смерти испугалась — она готовила могилу мне, а теперь ей предстояло последовать туда вместе со мной. В те секунды, что мы катились по ступенькам, я не замечал ничего, кроме слабого запаха духов и кромешной тьмы. Я не почувствовал, что ударился, вообще не чувствовал физической боли.

Видимо, слишком сильно был потрясен. Мелькнула даже мысль, что ее приятно держать в объятиях.

И тут она закричала. Непрерывный долгий вопль — меня прямо дрожь пробрала. Наверно, я все-таки ударился головой, потому что на короткий миг мне показалось, что я теряю сознание. И тут безудержное падение прекратилось: мы оказались у подножия лестницы в кромешной тьме.

Не знаю, сколько мы так пролежали, — головокружение мешало мне следить за временем, я только сознавал, что крепко сжимаю ее обеими руками. И вдруг комната наполнилась людьми. Это было похоже на кошмар.

Плясали лучи карманных фонариков, вспыхнувшие со всех сторон — из двери в холл, из двери на верхней площадке, со ступенек. Лучи света обшаривали комнату, натыкались на нас, лежавших на полу, скользили по роялю, скрещивались, освещая лица тех, кто держал фонарики.

Я по-прежнему не ощущал времени — может, прошло всего несколько секунд. Но лучи перестали вдруг метаться. Ровный золотистый свет разгорался все сильнее. Это зажгли два больших семисвечника.

Единственный раз в жизни моей матери пришлось смирить свою нелюбовь к свечам и боязнь пожара.

И тут, выпустив ее из рук, я встал.

Ее нельзя было узнать. Она, как кошка, вскочила с пола — я было подумал, что сейчас она кинется на меня. Но вместо этого она ухватилась за спинку стула и приподняла его, словно собираясь швырнуть.

Но нет — она со стуком поставила его на пол, вцепившись в него с такой силой, что узкие пальцы побелели. Потом она уронила голову на спинку стула и на свои руки. В большой комнате, освещенной четырнадцатью свечами, воцарилась мертвая тишина.

Я понимал, что все остальные должны быть здесь, но, очевидно, они были потрясены настолько, что лишились дара речи. Первой пришла в себя моя мать.

— Мартин, у тебя на виске кровь.

Я машинально вынул из кармана платок и приложил к виску. Но я не сводил глаз с той, другой.

Голова ее была по-прежнему опущена на стул, волосы торчали во все стороны, словно заряженные электричеством. Я подумал о голове Медузы. И тут, рывком выпрямившись, она взглянула на меня.

Такой откровенной ненависти, какая сверкала в ее расширенных глазах, я еще никогда не видел.