Покойный просил цветов не приносить

— Кровь! — воскликнула она. — Кровь на виске!… — И она расхохоталась. И хохот этот был ужасен. — Ты должен был разбиться насмерть, Мартин…

Я надеялась, что я тебя убью. О Мартин, если бы ты знал, как я тебя ненавижу… — Голос ее сорвался на хрип.

— У тебя нет причин меня ненавидеть, — сказал я. Мои слова прозвучали на редкость бесцветно и банально.

— Ты хотел погубить Пребена… Ты… ты… жалкий… жалкий учителишка!

По-видимому, более крепкого ругательства она подыскать не сумела.

— Нет, — сказал я. — Губить Пребена я не хотел никогда. Я хотел найти того, кто погубил Свена и Эрика. А это сделала ты. Ты убила Свена и Эрика.

— Свена и Эрика! — она буквально выплюнула их имена. — Да какое значение имели Свен и Эрик? Два обывателя-толстосума с их распроклятыми деньгами. Я убивала бы их снова и снова… Они стояли на дороге у Пребена…

— Неправда, — возразил я.

— …У них были деньги, которые могли спасти Пребена, но они не желали с ними расстаться. Деньги… Деньги… У них они были, а Пребен должен был жить под вечным гнетом, вечно бояться… Пребен, который в тысячу раз лучше Свена и Эрика, лучше вас всех вместе взятых, лучше…

Она размахивала руками. С губ брызгала пена.

— Вы все ничтожества, плоские, как ползающие по земле черви… Без полета, без фантазии, а Пребен…

— Карен, — вмешался Пребен.

Голос его был ровным и тусклым.

— Карен, замолчи. Твои слова сведут меня с ума. Я не стою ни гроша, я ничтожество.

Ее лицо вдруг сразу преобразилось, смягчилось. Но глаза по-прежнему были странно расширены.

— Нет, Пребен, ты для меня все, весь мир…

— Прошу тебя, Карен, замолчи… Замолчи. Целую осень я прожил в адских муках, подозревая о том, что ты наделала. Но я не верил… Не хотел верить, я все надеялся, все надеялся, что это сон. Спросить тебя я не решался. Но потом… Когда мне привезли эти картины, я понял, что ты натворила. Я разрезал их на кусочки, и мне казалось, я режу на части самого себя. Мне хотелось, чтобы это был я сам…

Казалось, мы, все остальные, просто не существуем. В целом мире были только они двое, две заблудшие, проклятые души.

— …Ради меня ничего не надо было делать — я ведь сказал тебе это еще тогда, в августе, когда ты решила купить картины. Я всего лишь заурядный обманщик. И пусть бы люди узнали, что я фальсификатор, мне все равно.

— Тебе все равно? Если бы люди узнали, что ты… что ты, Пребен, который стоишь больше…

— Хватит! — оборвал он вдруг грубо и жестко. — Говорю тебе, мне все равно. Я ничто, ничто, слышишь ты, ничто. И всегда был ничтожеством. Я бездарный художник-неудачник, я всегда останавливался на полпути.

Я изо всех сил старался это скрыть, всю свою жизнь старался скрыть, что никогда ничего не мог довести до конца. Я не смел признаться в этом, изображая из себя этакого непонятого гения, который и лучше, и значительней других, с большим, как ты выражаешься, полетом. Нет у меня никакого полета. Была просто жалкая попытка добиться признания во всем — во множестве областей, где я так ничего и не достиг. Я ничтожество, говорю тебе, ничтожество…

В глубине души я снял шляпу перед Пребеном Рингстадом.

— Ничтожество… И я это сознавал всегда. Вся моя жизнь была сплошной обман, и к чему он привел? Я даже не смею подумать об этом. Если бы только ты оставила меня в покое…

— Пребен, — сказала она. Это прозвучало как стон.

— Если бы ты оставила меня в покое! Твое обожание сводит меня с ума. Обожание, обожествление издали. Если бы ты была как другие женщины, если бы ты еще могла… или захотела… Не знаю… Но ты хотела спрятаться в башне из слоновой кости, а меня вывесить на стене этакой иконой, на которую должны молиться, только молиться.

Она терла себе глаза.

— Ты думаешь, я стал бы горевать, если бы все узнали, что я совершил когда-то? Да, может быть, я наконец смог бы разделаться с образом непризнанного гения.

Я не стал бы горевать, даже если бы мне пришлось просидеть года два в тюрьме. Наоборот. Может, я наконец смог бы стать человеком. И потом… — Он сухо, коротко усмехнулся. — Я смог бы написать картины, на которые потом нашлись бы покупатели. Подлинный Пребен Рингстад, тот, что сидел в тюрьме за подделку картин Моне и Дега. Бывают такие чокнутые коллекционеры.

— Пребен! — снова простонала она. Стоном больного животного. Это было страшно, ничего подобного я и представить себе не мог. — Я любила тебя, Пребен, любила всегда. Однажды много лет назад ты рассказал мне про эти две картины. Я была тогда еще совсем юной — я пережила самый настоящий шок. Почему я, по-твоему, вышла за Эрика? Почему, ответь мне. Да чтобы накопить денег и купить эти картины. Но мне не удалось. Поэтому…

И вдруг Пребен сел. Уронил голову на стол и заплакал. Я ни разу не видел, как плачет мужчина. Мне хотелось проснуться — проснуться и узнать, что все это был сон.

— Пребен… — взмолилась она.

— Не говори со мной. Я не в силах тебя слышать. Я желал бы никогда…

К счастью, он не договорил. И все же она поняла.

Она подняла голову. У нее был вид лунатички. Лицо сморщилось и увяло, стало лицом постаревшего ребенка.